Отравленные земли - Екатерина Звонцова

лишившая всех рассудка и превратившая в смертельно опасное стадо. Сейчас, оборачиваясь, я понимаю: маленькое зерно из первой его сказки перевесило чашу, незначительно, но перевесило, исключив хотя бы некоторые из череды последующих ужасных событий. И как я благодарен…

Мы побежали проулками, которых я не знал и которые мне не запомнились. Дома сливались в полосу черноты; ещё чернее были разве что провалы окон. Путь оказался короче избранного толпой; площади мы достигли вовремя.

Там складывали костёр и водружали на него невесть откуда притащенный столб. Всё те же псалмы, пустые, не поднимавшие в сердце ничего, кроме отвращения, звучали под звёздным небом. Я прекрасно понимал, почему священные слова не действуют на тварей, наблюдающих с лошадей за тем, как растёт груда дров и растопки. Более того, солдаты улыбались, переглядываясь, а Бвальс гарцевал среди них, от Маркуса по правую руку. Обиженный волчонок и породистая дворняжка. Один жаждал силы, второй – власти. И оба готовы были платить чем угодно.

Бесик сидел, прижавшись к двери клетки лбом, всё так же ни на что не реагируя. Бешеную толпу не особенно удерживали, и некоторые продолжали швырять камни, а некоторые пытались ткнуть меж прутьев палкой или колом. Маркусу только на руку было, чтобы люди служили живым щитом от кого-нибудь вроде нас; он вряд ли не знал, что нас не поймали. Да, похоже, он всё просчитал, от самого камнепада на перевале, а может, и раньше. Запоздало я осознал, что в некоторой степени погубил Вукасовича, ведь когда молодой чиновник поинтересовался, с кем же я подружился в городе, я бросил формальную фразу, где, однако, упомянул именно командующего… Прочих и меня самого Маркус настиг позже.

Капиевский сделал нам знак ждать и забежал в калитку ближнего дома. С небывалым для его комплекции проворством доктор влез по приставленной к крыше лесенке на самый верх, неуклюже проковылял по черепице и, заняв позицию у трубы, вскинул арбалет. Расстояние было достаточным. Доктор снова стал метко стрелять по солдатам. Они падали и обращались в прах один за другим.

Под этим прикрытием мы с avvisatori ринулись в толпу. Вудфолл вскинул пистолет, а мне отдал туземный топорик, удивительно легко лёгший в ладонь. Во второй моей руке был кол, и подумать только, что жалкой неделей ранее я счёл бы происходящее дурным сном… Сном, но уже не дурным, а кошмарным, это видится мне и теперь, и если бы это было сном, даже болезнью, но увы… Credo quia absurdum[63].

Никогда я не делал подобного, но некий инстинкт, видимо, с первым глотком воздуха вдыхаемый Природой во всех Её детенышей, не дал мне растеряться. Как оказалось, многие люди пугливы; им хватает угрожающего взмаха оружием, чтобы уступили дорогу. Если я всё же бил, то метил по плечам, рукам и ногам, избегая головы, груди и горла, а вот Вудфолл никого не щадил. Ему было без разницы, попадался живой или мёртвый, мужчина или женщина: пистолет решительно грохал, а готовя следующий выстрел, avvisatori ухитрялся в эту паузу действовать локтем или кулаком. В конце концов мы стали двигаться спина к спине – я прикрывал, пока он досыпал пороха или пополнял барабан. Нам постоянно приходилось смещаться из стороны в сторону – солдаты, которые не отвлеклись на Капиевского, палили по нам и пока не попадали лишь чудом, зато убивали постоянно кого-то из одурманенных горожан. Трупы стелились за нами ковром, а иногда преграждали путь.

У самой повозки с клеткой avvisatori отступил и велел:

– Вперёд. Вытаскивайте его, а я прикрою.

– Может, лучше наоборот? Вы ловчее…

– Не хочу пулю в спину. – Пробивая очередную голову, он улыбнулся. Улыбка эта запомнилась мне; впоследствии я осознал, сколь нетипично мягкой она была, и до сих пор корю себя за то, что в тот миг она, как и слова, меня уязвила. Мне также ясно, что Вудфолл с его опытом в передрягах уже понимал, какую судьбу выбирает. Я, увы, нет.

– Как знаете. Постараюсь!

Я полез вверх и почти не глядя ударил топориком по замку на железной двери. Она распахнулась, я рывком заставил Бесика подняться и потянул за собой. Он не противился, мало напоминая в эту жуткую минуту живого человека. Не сделав и шагу, он упал. Я обхватил его за плечи, неосмотрительно роняя оружие Вудфолла, впился в прутья и чудом удержал равновесие. Благо хотя бы кол остался при мне.

– Бесик…

Замутнённые глаза уставились на меня, но ответа не было. Переборов себя, я дал ему затрещину, слишком нервную, резкую, рассёкшую губу и заставившую голову мотнуться.

– Вы слышите меня? – Мысленно прося прощения, я мягко встряхнул его. – Соберитесь, умоляю! Бежим.

Вслед за этим я услышал взбешённые вопли, несколько выстрелов, истошное конское ржание и глянул вниз. Вудфолла замыкали в кольцо. Пистолет его уже не подавал голоса – либо кончился порох, либо возможность раз за разом подсыпать его, одновременно защищаясь. Avvisatori теперь действовал распятием и ножом, дико вертясь, как собака, ловящая собственный хвост, и не давая никому подойти. Точно ощутив мой полный ужаса взгляд, он задрал голову и прокричал:

– Быстрее отсюда! Доктор! Уходите и тащите его прочь, иначе!..

В него попали пулей – в левое плечо. Он пошатнулся, выронил кол и снова кого-то ударил, и ещё раз, более на нас не оглядываясь. Я готов был броситься на выручку, но не успевал: avvisatori вместе с кровавым людским морем относило всё дальше; к нему уже неслись, давя горожан и вскидывая ружья, конники. Одного прошила арбалетная стрела; вторая почти сразу подстраховала нас с Бесиком, пытающихся слезть. И проклиная себя, проклиная всё, с размаху всаживая кол в горло третьего солдата, я потянул священника в противоположную от Вудфолла сторону.

К счастью, Бесик уже не висел на мне мёртвым грузом, как полминуты назад. Он пытался помочь, обрушивая на кого-то удары, пуская в ход то когти, то кол, вручённый накануне. Но он всё время испуганно оборачивался, и наконец помимо воли я тоже оглянулся ещё раз. Толпа сомкнулась вокруг Вудфолла и почти скрыла его, только жилистая рука с распятием всё ещё раз за разом на кого-то обрушивалась. По ней ударили прикладом. Она опустилась. Вопли стали рыками. Бесик метнулся назад; я его удержал. Расчищая нам путь, едва соображая от дикого шума и понимая, что предал сам себя, я рванулся прочь.

Толпа была вязкой как топь; в ней всё чаще попадались мертвецы. Один, мною опрокинутый, до зверской боли впился мне в ногу и разодрал её; другой едва не проломил голову, но его пронзил колом Бесик. Среди прочих сам я расправился со Шпинбергом, из уха которого – я не мог не заметить – торчала окровавленная жёлтая кувшинка.

Всё это время я пробивался вперёд, движимый одной мыслью – дальше от кострища, дальше от столба. Но неожиданно я осознал, что это знаменует более страшное – ближе к часовне, ближе, ещё ближе… Я отчётливо видел: по стенам течёт так, что заливает витражи, булькает на камнях мостовой. Запах крови лез в ноздри. Я инстинктивно замедлился, пытаясь сменить направление.

– Нет… туда нам нельзя.

Я едва выдавил это; я очень устал и еле стоял на ногах. Снова пришлось вспомнить, что я давно не юнец, а вскоре перестану зваться и мужчиной, превратившись в старика. Бесик замахнулся колом, ударил кого-то и, пробив последний заслон, ступил на первую ступеньку. Я колебался. Он обернулся.

– Это единственное место, где они не властны.

– Не сегодня! – возразил я, вспоминая опасения Вудфолла и свои предчувствия.

Бесик дёрнул меня за собой.

– Поверьте! Я знаю…

Я не верил. Но я вдруг подумал, что лучше умереть внутри Господнего дома, чем на его пороге. Мы поднялись; на крыльце я оглянулся. Конечно, не стоило делать этого.

С возвышения я хорошо различал крышу, которую выбрал оборонным пунктом Капиевский. На неё лезли отовсюду; доктор избавлялся от последних стрел, а когда они кончились, рубанул кого-то шашкой. В следующее мгновение в него выстрелили с лошади, и он неуклюже махнул руками, прежде чем рухнуть на черепицу – то ли она, то ли кости задребезжали; казалось, я вычленил этот звук