Флешбэк мечты - Морин Гу

очень похожая сцена: мы с мамой стоим под дождем на парковке торгового центра. Я тебя ненавижу. И выражение маминого лица. Я устыдилась своих слов. Мне стало стыдно, что я могла сказать такое своей маме.

Тут я вдруг поняла, зачем меня на самом деле сюда отправили. Не предотвратить скандал. Скандал был неизбежен.

Помочь им разобраться с последствиями.

Вот только я не успела ничего сказать: Присцилла села в машину, и они уехали.

Бегом вниз по склону под дождем, потом поездка в автобусе – и вот я стою перед квартирой Присциллы. Я согнулась, уперлась руками в колени, чтобы перевести дыхание, и намокла еще сильнее. Сама не верила, как быстро сюда добралась. А еще я чувствовала, как с каждой минутой падает заряд аккумулятора в телефоне. Чувствовала, как рассыпаются отношения между бабушкой и мамой.

Привет, хальмони. Возможно, это последнее сообщение. Надеюсь, что нет. Но если да, хочу всем сказать, что очень старалась. И еще я тебя люблю.

Два, блин, процента. Я отключила телефон в надежде, что этот чертов аккумулятор не сдохнет окончательно.

Доехала на лифте до третьего этажа, попыталась отжать волосы, но тут двери открылись, и я нос к носу столкнулась с хальмони. В руке она держала ключи от машины, пальто так и не сняла.

– Сэмми? – Она вздрогнула. – А ты что здесь делаешь? Уже поздно.

И верно. И куда она собралась?

Я придержала дверь, чтобы она могла выйти, а я войти.

– Я, э-э… хотела отдать Присцилле ее кошелек. Она его забыла на вечеринке.

Хальмони нахмурилась:

– А. Понятно. А домой как попадешь?

– Меня папа привез, он ждет снаружи. – Как легко мне давалась ложь. – А вы куда? – Я понимала, что спрашивать невежливо.

Она избегала встречаться со мной взглядом, смотрела на кнопки на панели лифта.

– Нужно закончить работу. Очень много работы в эти выходные, поэтому я не смогла прийти на этот ваш бал. А надо было, чтобы приглядеть за Присциллой. – И тут она строго посмотрела на меня: – Сэмми, а твои омма и аппа знают, что ты ходишь на такие вечеринки?

Мне никогда не приходилось врать по поводу вечеринок. Родители позволяли мне общаться с кем хочется и даже радовались, когда я вылезала из дома. Хуже того, мне было неприятно, когда они заставляли меня куда-то пойти с друзьями: типа популярным девочкам положено повсюду бывать, а я не дотягиваю до нужной планки.

– Да, знают.

– И они не против?

– Нет. – Это прозвучало почти как вызов.

Она сощурила глаза.

– Вы, дети, думаете: мы держим вас в строгости только ради себя, из вредности, чтобы проявить свою власть. Чтобы вырастить деток, которыми потом можно будет хвастаться. Присцилла мне вечно это твердит. А на самом деле мы все это делаем… только ради вас. – Голос хальмони сорвался, она стиснула кулак и ударила себя в грудь. – Какое это, видимо, счастье – поддерживать все, что делает твой ребенок. Это… такая роскошь. Как сумочка от «Прада», которой у меня отродясь не было.

Я тоже сморгнула слезы. Потому что в ее словах я услышала выстраданное: как же ей тяжело. И как она надеется, что ее усилиями дочери получат достойную награду – в стране, где она все еще чувствует себя чужой. Как надеется, что они не будут чужими, но надеется и на то, что они не отдалятся от нее в процессе.

Лифт завыл – мы слишком долго стояли в открытых дверях.

Хальмони посмотрела на меня, в ее глазах блестели слезы.

– Я так болезненно реагирую только потому, что… если я потеряю и ее, мне не выжить. – Сердце у меня раскололось, над нами нависла тень дедушкиной смерти. А хальмони продолжила: – Но мне кажется, что день ото дня она от меня все дальше.

Я покачала головой, возражая против воя лифта, против слов хальмони.

– Не потеряете. Вы не потеряете ее, если постараетесь понять. Вы же навсегда останетесь ее мамой.

Вой сделался невыносимым – плюс скрежет, от которого того и гляди начнет биться стекло.

– Ну, ступай, – произнесла хальмони и махнула рукой, вытирая глаза. – Присцилла дома, а тебя ждет папа.

Я отпустила дверь, в груди резко кольнуло. Это был наш с ней последний разговор? Слишком уж важный это миг, нельзя все сворачивать так поспешно.

Пока двери закрывались, я успела увидеть ее лицо, на нем мелькнуло неожиданное понимание: брови сведены, глаза блестят, будто бы от узнавания.

Я улыбнулась, глотая слезы.

– Спасибо, миссис Джо. И… скоро увидимся.

Ответить она не успела, двери захлопнулись, а я шумно выдохнула. Нет, мне правда пора домой.

Я шла к Присциллиной квартире, а во дворе эхом отдавались разные звуки: где-то моют посуду, где-то смотрят телевизор. Потом я увидела саму Присциллу: она сидела на ступеньке перед входной дверью, окруженная складками блестящего голубого платья, закрыв ладонями глаза.

Я помедлила. Она, наверное, смутится, если я увижу ее в таком виде.

Но Присцилла подняла голову, ощутив мое присутствие прежде, чем я успела что-то сказать. Так оно будет всегда.

– Сэм?

– Привет, – ответила я, слегка махнув рукой. – Это… извини, что беспокою. Просто… ну, я видела, как вы ругались с мамой, и решила убедиться, что у тебя все в порядке.

Все ее лицо было в туши, размазавшейся от слез.

– Стыд какой.

Она умолкла, вытерла лицо руками, горделиво распрямила спину.

Я села напротив, прямо на пол.

– Мне очень жаль, что вечер закончился вот так.

По ее щеке сползла еще одна слеза, и, вытирая ее, Присцилла рассмеялась:

– Да ладно. Чего жаль-то? Ты ж в этом не виновата.

– Ты тоже.

Она подняла глаза в подтеках размазавшейся косметики:

– Что?

– Ты не виновата в том, что твоя мама тебя не понимает. – А что бы я хотела услышать по ходу скандала с мамой?

Присцилла глубоко вздохнула.

– Уж поверь, это я прекрасно знаю. Знаю, как иногда ночью хочется кричать в подушку. Когда сознаешь, что вы с мамой живете на разных планетах. Когда тебе кажется, что ей плевать на твои чувства, ей важны только собственные закидоны. – Присцилла посмотрела на меня с любопытством. – А вот у тебя, похоже, классные предки. Разрешают тебе буквально все.

Я рассмеялась:

– Ну, нет, далеко не все. А еще… я только сейчас поняла, как мне повезло.

Потому что моя жизнь выглядела так: мама каждый вечер садилась со мной за кухонный стол, чтобы удостовериться: я никуда не сбегу, пока не разберусь с теоремой. Если я шла ночевать к подруге, она перед этим выпытывала у ее родителей все подробности. Лишала прогулок за то, что я забыла в раздевалке новый телефон. Утром в субботу рывком раздергивала мои шторы, чтобы я встала и не опоздала на футбол. Моя мама. Она всегда была рядом. Заставляла делать то, чего мне делать не хотелось, будила во мне азарт. И руководствовалась той же надеждой, что и моя бабушка, только выражала ее в другой форме, лелеяла в новом варианте.

У меня тоже слезы навернулись на глаза.

– Твоя мама всего лишь хочет, чтобы ты была счастлива. Все совсем просто, только счастье она представляет себе иначе, чем ты. Так и ничего страшного. Неприятно, но ничего страшного. Мне-то все ясно. Я понимаю куда больше, чем тебе кажется.

Куда больше, чем раньше, еще неделю назад. Потому что я и сама изменилась. Потому что, попав в прошлое, научилась лучше понимать не только мою маму-подростка, но и саму себя. Отличать главное от второстепенного.

– Твоя мама тебя любит.

Такая простая, очевидная вещь, но я-то знала, как важно услышать эти слова, произнесенные вслух.

Присцилла бросила на меня мимолетный взгляд, и мне показалось, что на меня смотрит мама. А может, я это придумала. Я хотела, чтобы эти слова она услышала от меня, от своей дочери. Но в тот момент могла надеяться лишь на то, что мама ощутит себя нужной, почувствует, что она не одна, и у нее появится инструмент построения будущего, в душе освободится место для нежности, для того, чтобы время от времени снимать доспехи.

Присцилла грустно улыбнулась:

– Спасибо, Сэм. Знаешь… это так странно. Но ты, похоже, оказалась здесь в самое подходящее время.

В кармане завибрировал телефон.

Ну ничего себе.

Получилось. Получилось. У меня, блин, получилось.

Я крепко прижала ее к себе – слезы струились ей в волосы.

– Я так рада, что мы с тобой встретились.

– Я тоже. – Присцилла отстранилась, посмотрела на меня. – Я понимаю, что