Флешбэк мечты - Морин Гу

объятия были не в ее духе. Но я тоже обхватила ее руками – со свирепой самозабвенностью, отчего ей, видимо, стало совсем не по себе. Мне было страшно, и я радовалась, что мама рядом, пусть даже и такая.

Она отстранилась, нахмурилась.

– Да ты как ледышка, – удивилась она. – Нил, предложи Сэм свой пиджак.

Он вздохнул, но все-таки вылез из рукавов. Я сделала протестующий жест.

– Не надо, все хорошо!

И тут я внимательнее оглядела Присциллу. Что-то переменилось? Все ведь сделано, да? Она стала королевой бала?

– Сэм, а ну, надела пиджак, а то ты какая-то ненормально красная, – приказала Присцилла.

И все же.

Ведет она себя как обычно. Я сама не знала, чего ожидать. Что характер ее смягчится? Что сквозь деловитую бронь, необходимую для выживания, вдруг проступит тепло?

– Ты ведь пойдешь к Дейдре? – спросила она; я же набросила на плечи пиджак Нила, пропахший одеколоном. А, ну да, вечеринка после бала. Про которую я вообще не думала, потому что полагала, что ни фига меня здесь уже не будет.

Я попыталась сморгнуть слезы, которые норовили поползти по щекам.

– Ну, я не знаю…

– Пошли! Весело будет! Надо же отпраздновать!

Я кивнула – она была такой счастливой, так хотела куда-то пойти со мной.

– Ладно, давай.

– Поехали с нами!

Мне было не до размышлений, не стану ли я третьей лишней, и я приняла предложение. Мы залезли во внедорожник и поехали к дому Дейдре вверх по склону холма, по ветреным улицам, обсаженным высокими деревьями и обставленным уютными газовыми фонарями. Капли падали на лобовое стекло, я смотрела на темные дома, пролетавшие мимо. Я что, здесь застряла? Что еще я должна сделать?

глава 36

день бала

Это чистый ад – торчать на вечеринке и крутить в голове мысль, а не просрал ли ты возможность вернуться в свое настоящее время.

Бутылка с пивом успела согреться у меня в руке, а когда в меня впилился какой-то парень, часть пива еще и выплеснулась на платье.

– Ой, – нетвердо произнес он и, шатаясь, побрел вниз по лестнице.

Я смотрела ему вслед в надежде, что он сейчас споткнется и рухнет к нижней ступеньке, расшвыривая других, точно кегли.

Увы. Добрался. Я прислонилась к перилам на верхней площадке. Удобное место, чтобы пассивно наблюдать за происходящим. Мы с Присциллой чокнулись водкой за победу, а потом я убрела прочь – пусть порадуется, вместо того чтобы нянчиться со мной. Мне необходимо было побыть одной, придумать, что же теперь делать.

От телефона никакого толку, аккумулятор подыхает. Осталось восемь процентов. Я снова попробовала набрать 911. Оператор? Вы не могли бы забрать меня из 1995 года? Спасибо.

Тут у входной двери поднялась какая-то суматоха, пришлось мне перестать себя жалеть. Я спустилась на этаж ниже и стала смотреть сквозь перила, что там происходит. До меня долетел пронзительный вопль:

– Присцилла!

Мамочки, только не это. Кричала хальмони.

– Присцилла! – Еще раз, уже из прихожей. Волосы собраны в узел, одета в длинное серое пальто поверх свободных штанов, на ногах резиновые шлепанцы. От нее веяло яростью, какой я еще никогда не видела.

– Это что, ее мамаша? – раздался недоверчивый голос. Как будто сама мысль, что твоя мать существует где-то за пределами твоего дома, – это такая невообразимая хрень, что фиг кто поверит. Я спустилась, прошла мимо тех, кто глазел и лыбился, – в надежде хоть как-то успокоить хальмони. Но в прихожую выйти не успела – увидела, что сквозь толпу проталкивается Присцилла.

Она была красная как рак, причем не от выпивки. Потому что, в отличие от меня, выпив, не краснела. Корона съехала на сторону, волосы слегка растрепались. Она встала перед хальмони и тихо осведомилась:

– Ты что тут делаешь?

– Что делаю? – выкрикнула хальмони. – Мы обе делаем одно: уходим отсюда. Немедленно.

Вокруг снова раздались смешки. В глазах Присциллы я прочитала унижение. В стиснутых кулаках, напряженных плечах. Я подумала, что она будет возражать, упрямиться, скандалить с хальмони. Так Присцилла вела себя в будущем с теми, кто ее обижал. И делала все, чтобы не попадать на людях в подобное положение.

Она, однако, пошла за матерью к выходу.

– Отвалите, – обратилась я к парочке ржущих парней, протискиваясь мимо.

Внизу у лестницы я столкнулась с Дейдре, хихикавшей в пластиковый стаканчик и явно совсем не переживавшей за так называемую подругу.

– Чокнутая у нее мамашка. – Дейдре презрительно фыркнула.

Я встала как вкопанная.

– Так, Дейдре. – Я медленно подошла поближе.

Она подняла брови и постаралась подавить смех:

– Ну, чего?

Я выхватила у нее стакан и вылила его содержимое на ее дурацкую безупречную прическу.

– Кому надо уходить, тому надо уходить, ясно?

Она покраснела и что-то забормотала – по физиономии стекало пиво, и, выбегая за дверь, я услышала ее вопль:

– Сука!

Я обернулась и показала ей сразу два указательных пальца:

– Не зли Овна – прилетит!

Снаружи хлестал дождь. Я остановилась на крыльце, глядя, как хальмони с Присциллой идут к машине хальмони, криво припаркованной у тротуара. На пассажирском сиденье маячило личико. Грейс. Я собиралась подойти и сделать… ну, не знаю… что-нибудь, но тут Присцилла остановилась посреди газона перед домом.

– Омма, я же тебе сказала, где сегодня буду! – выкрикнула она – платье и волосы стремительно намокали.

Хальмони резко развернулась.

– И ты еще на меня кричишь? Я думала, ты останешься у Дейдре ночевать. Ты не сказала, что идешь на вечеринку! Знаешь, откуда я узнала правду? От мамы Пола в кружке изучения Библии! Она была в ужасе, что я не в курсе! Ты хоть представляешь, как твоей омме было стыдно из-за того, что дочь ей врет? И водится с этими паршивцами!

Присцилла расхохоталась. Гулко, зло.

– Они не паршивцы. Они нормальные.

– Мусор они, – сказала хальмони по-корейски. Очень грубо. – И родители их мусор, если позволяют своим детям такое. Балы, конкурсы, все это. Я слишком тебя распустила. Все, кончено.

– А для меня это важно. Почему тебя совершенно не интересует, что я думаю? – Голос Присциллы сорвался, нижняя губа дрожала. За ее словами я чувствовала исступление и ужас – как эхо нашего с мамой скандала.

– Потому что я лучше знаю! – рявкнула хальмони.

Присцилла вздрогнула, отшатнулась, будто бы защищаясь.

Мама никогда ни на кого не рявкала. Я думала – потому что бесчувственная. Но может, она так защищала нас от ненужных чувств.

– А тебе не интересно, стала я королевой бала или нет? – спросила она тихим, совершенно несчастным голосом.

Хальмони глянула на дочь, скрестив на груди руки, – ее одежда тоже намокла под дождем.

– Похоже, стала, судя по этой дешевке у тебя на голове.

Присцилла помолчала.

– Да, стала. Спасибо за заботу.

– Меня заботит твое будущее, – ответила хальмони и зашагала дальше к машине. – Заботит, чтобы ты думала о действительно важных вещах. Это мой материнский долг. Я не обязана радоваться всем твоим достижениям. Ты считаешь, тут есть из-за чего плакать? В мире есть проблемы и похуже, Присцилла! А ты не испытываешь никакой благодарности за то, что тебе дано.

Эти слова прозвучали для меня как пощечина. Критика, обвинения – как это знакомо. Как понятно. Вот и разразился этот скандал. Я чувствовала, что воздух отяжелел, возвещая, что жизнь того и гляди изменится. То же ощущение было у меня в машине в утро скандала с мамой.

– То, что мне дано? – Голос Присциллы прорезал шорох дождя. – В смысле, право работать бесплатно?

Хальмони ощерилась:

– Что? Ты смеешь жаловаться, хотя я наняла Сэм тебе в помощь?

– Да! Смею! Ах, ну да, мне ж не позволено иметь собственное мнение! – выкрикнула Присцилла. – Да, ты наконец наняла помощницу. Но по субботам я все равно работаю – плюс делаю все по дому.

Я увидела, как по лицу хальмони пробегают волны стыда и гнева. Вспомнила ее слова в первый день: «Я знаю, что прошу от нее слишком много». И вот – все ее страхи оправдались.

И тут Присцилла взорвалась:

– А мне предлагали работу. В загородном клубе. Типа настоящую, с оплатой. Я, пожалуй, соглашусь – все лучше, чем у тебя вкалывать. И перестану тебя финансово обременять.

И тут на лице у хальмони появилось совершенно ужасное выражение – это предательство причинило ей такую боль, что у меня сжалось сердце.

– Ты плохая дочь, – сказала она. С безжалостным спокойствием. А потом пошла к машине.

Присциллу будто хлестнули по лицу. Она моргнула, по щекам струились дождь и слезы. Я смотрела на маму – она стояла одна на мокрой траве в платье, которое только что было таким прекрасным. Я в жизни не видела такого душераздирающего зрелища. Только что она была счастлива, а теперь чувствует себя совершенно никчемной.

И тут перед глазами молнией сверкнула