Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

– Идем, Сара, идем со мной…

Она отбивалась яростно, изо всех сил, царапаясь и лягаясь, и ей удалось вернуться к открытой дверце.

В глубине тайника она увидела маленькое неподвижное скрюченное тело, потом дорогое ей лицо, посиневшее, неузнаваемое.

Она с криком рухнула на пол. В отчаянии она звала мать, отца. Мишеля.

Эдуар Тезак так сильно сжал руль, что у него побелели костяшки пальцев. Я, как загипнотизированная, смотрела на его руки.

– Я и сейчас слышу, как она кричала, – пробормотал он. – Я никогда не смогу забыть. Никогда.

То, что я узнала, повергло меня в ступор. Сара Старзински сбежала из Бон-ла-Роланда. Вернулась на улицу Сентонж. И там сделала ужасное открытие.

Я чувствовала, что неспособна издать ни звука. Только смотрела на свекра, который снова заговорил все тем же разбитым, ломким голосом.

– Это был жуткий момент – когда отец нагнулся, чтобы заглянуть в шкаф. Я тоже попытался посмотреть, но он меня оттолкнул. Я не понимал, что происходит. И еще этот запах… Запах разложения. Потом отец медленно вытащил тело маленького мальчика. Ему было не больше трех-четырех лет. Я никогда в жизни не видел трупа. Зрелище было душераздирающее. У мальчика были золотистые кудри. Его скрюченное тело окоченело. Лицо лежало на ладонях. Он был чудовищного зеленоватого цвета.

Слова застревали у него в горле, он то и дело замолкал. Мне казалось, что его сейчас вырвет. Я положила ладонь на его руку, надеясь выразить все мое сочувствие и теплоту. Ситуация была сюрреалистическая. Это я утешала своего свекра, человека гордого и высокомерного, который сейчас заливался слезами, превратившись в потрясенного дрожащего старика. Он неловко утер глаза и продолжил:

– Мы все были в ужасе. Девочка потеряла сознание. Она буквально растеклась по полу. Отец взял ее на руки и уложил на кровать. Она пришла в себя, но, увидев его, отшатнулась и закричала. Я начал понимать, слушая, что говорили между собой отец и пожилая пара, которая пришла с девочкой. Умерший ребенок был ее младшим братом. Наша новая квартира была их домом. Мальчуган спрятался в шкафу шестнадцатого июля, в день облавы Вель д’Ив. Девочка думала, что быстро вернется и выпустит его, но ее отправили в лагерь за пределами Парижа.

Он снова сделал паузу, показавшуюся мне бесконечной.

– А дальше? Что было потом? – Ко мне вернулся дар речи.

– Пожилая пара жила в Орлеане. Девочка сбежала из лагеря неподалеку и оказалась у них. Они решили ей помочь, привезли домой, в Париж. Отец объяснил им, что мы въехали сюда в июле. Он ничего не знал про шкаф, скрытый в стене моей комнаты. Никто не знал. Я, конечно, чувствовал неприятный запах, но отец думал, что все дело в канализационных трубах, и мы ждали сантехника на той неделе.

– Что ваш отец сделал… с мальчиком?

– Не знаю. Я только помню, что отец хотел все взять на себя. Он был жутко потрясен и несчастен. Думаю, те старики унесли тело. Но я не уверен. Я больше ничего не помню.

– А потом? – выдохнула я.

– Потом? Потом!.. – У него вырвался горький смешок. – Джулия, вы хоть представляете себе, в каком мы были состоянии, когда девочка ушла? Она на нас так смотрела! Она ненавидела нас. Она проклинала нас. Она считала нас виновными в смерти ее брата. Мы были преступниками. Самыми гнусными преступниками. Мы въехали в ее дом. Мы позволили умереть ее брату. Ее глаза… В них была такая ненависть, такое страдание, такое отчаяние! Взгляд женщины на лице десятилетней девочки.

Я тоже увидела ее глаза. И меня пробрал озноб.

Эдуар вздохнул и потер ладонями усталое, изможденное лицо.

– После их ухода отец сел, опустив голову. Он плакал. Долго. Я никогда не видел его плачущим. Это было в первый и последний раз. Отец был человеком сильным и крепким. Мне всегда говорили, что Тезаки никогда не плачут и никогда не показывают своих чувств. Это было ужасное зрелище. Он сказал, что случилось нечто чудовищное. Нечто такое, о чем и он и я будем вспоминать всю свою жизнь. Потом стал объяснять мне некоторые вещи, про которые никогда со мной не говорил. Он сказал, что я достаточно большой, чтобы понять. Он не спросил у мадам Руае, кто жил в этой квартире, потому что и так знал. Он знал, что там жила еврейская семья, которую забрали во время облавы. Но он закрыл на это глаза, как и многие парижане в тот страшный сорок второй год. Он закрыл глаза в день облавы, когда видел, как всех этих людей заталкивают в автобусы, чтобы отвезти бог знает куда. Он не стал доискиваться, с чего вдруг освободилась квартира и куда делись вещи предыдущих жильцов. Он поступил, как и множество парижских семей, с нетерпением поджидавших случая переселиться в более просторную и удобную квартиру. Да, он закрывал глаза. И случилось то, что случилось. Девочка вернулась, а мальчик умер. Он наверняка был уже мертв, когда мы сюда переехали. Отец сказал, что мы никогда не сможем забыть. Никогда. И он был прав, Джулия. Это в нас, внутри. Во мне. Вот уже шестьдесят лет.

Он замолк и уронил подбородок на грудь. Я попробовала представить себе, каково ему было хранить эту тайну столько лет.

– А Мамэ? – спросила я, решив прояснить все до конца в этой истории.

Он медленно покачал головой:

– В тот день Мамэ куда-то ушла после полудня, ее не было дома. Отец не хотел, чтобы она узнала о том, что произошло. Его грызло чувство вины, он думал, что все случилось из-за него, даже то, что, разумеется, от него не зависело. Ему была невыносима мысль, что Мамэ узнает. Конечно, он боялся, что она его осудит. Он сказал, что я достаточно взрослый, чтобы сохранить тайну. «Она не должна никогда узнать», – сказал он. Он был в таком отчаянии, в такой печали. И я пообещал ему сохранить тайну.

– И она так никогда и не узнала? – тихо спросила я.

Он глубоко вздохнул:

– Я не знаю, Джулия. Она была в курсе, что проводилась облава.