Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

хочу этого ребенка для себя самой. Моего ребенка. Моего последнего ребенка. Я хотела почувствовать его в своих руках. Молочный запах его кожи. Мой ребенок. Да, Бертран был отцом, но это был мой ребенок. Моя плоть. Моя кровь. Я так желала момента родов, когда голова младенца пробьется сквозь мое тело, чтобы появиться на свет, этого момента истины, мучительного и чистого момента рождения. Да, я c нетерпением ждала его, несмотря на слезы и страдания. Я исступленно желала их, этих слез и страданий. Но я не желала страдать и плакать над своими пустыми искромсанными внутренностями.

Покинув врачебный кабинет, я направилась на встречу с Эрве и Кристофом в «Кафе де Флор» на бульваре Сен-Жермен. Я не собиралась ничего им рассказывать, но, увидев мое лицо, они так переполошились, что я выложила все. Как обычно, их мнения разошлись. Эрве считал, что я должна сделать аборт, чтобы спасти свой брак, а Кристоф настаивал на том, что ребенок важнее и я должна любой ценой сохранить его, иначе потом буду всю жизнь жалеть.

Разгорелся спор, причем они так разошлись, что в конце концов забыли о моем присутствии и начали ругаться между собой. Это было невыносимо. Я стукнула по столу кулаком так, что задребезжали стаканы. Они удивленно уставились на меня. Это было совсем не в моем духе. Я извинилась, сославшись на то, что слишком устала, чтобы и дальше обсуждать эту тему, встала и ушла. Они, казалось, были ошеломлены. «Ничего, – подумала я, – объяснимся позже. Они мои самые давние друзья. Они поймут».

Домой я возвращалась через Люксембургский сад. Со вчерашнего дня я не получала никаких известий от Эдуара. Означало ли это, что он ничего не нашел в сейфе отца? В таком случае я представляла себе его гнев и горечь. И разочарование тоже. Я чувствовала себя виноватой, словно все произошло из-за меня. Словно я нарочно провернула нож в ране.

Я медленно прошлась по извилистым цветущим аллеям, сторонясь бегунов, колясок, стариков, садовников, туристов, влюбленных, фанатов тай-чи, игроков в петанк, подростков, читателей, любителей позагорать. Обычных посетителей Люксембургского сада. И всех малышей, каждый из которых возвращал меня мыслями к тому маленькому существу, которое я носила в себе.

В начале дня, до моего визита к врачу, я поговорила с Изабель. Она была мне надежной опорой, как всегда. Изабель всячески настаивала на том, что выбор остается за мной, несмотря на консультации с психологами и всех друзей на земле, с какого бока они бы ни рассматривали ситуацию и какие бы мнения ни высказывали. Это мой выбор, и точка, – что и было самым мучительным.

Одно я знала совершенно твердо: Зоэ следует держать подальше от всего этого. Через несколько дней у нее начнутся каникулы, и часть лета она проведет с детьми Чарлы, Купером и Алексом, на Лонг-Айленде, а потом у моих родителей, в Наханте. Эта перспектива приносила мне облегчение. Аборт состоится в ее отсутствие. Если в результате я остановлюсь на этом решении.

Вернувшись, я нашла на своем письменном столе большой бежевый конверт. Зоэ, болтавшая по телефону с подружкой, прокричала из своей комнаты, что его принесла консьержка.

Никакого адреса, только инициалы, нацарапанные синей ручкой. Я открыла его и вытащила красную потрепанную папку.

Имя мгновенно бросилось мне в глаза: «Сара».

Теперь я знала, о чем идет речь. Спасибо, Эдуар, лихорадочно подумала я, спасибо, спасибо, спасибо.

В папке я нашла двенадцать писем, датированных с сентября сорок второго года по апрель пятьдесят второго. Написаны на тонкой голубой бумаге. Красивым округлым почерком. Я внимательно их прочла. Все они были от некоего Жюля Дюфора, жившего недалеко от Орлеана. В каждом из этих коротких писем сообщалось о Саре. О ее успехах. О школе. О здоровье. В лаконичных вежливых фразах: «У Сары все хорошо. В этом году она учит латынь. Прошлой весной у нее была ветрянка», «Этим летом Сара ездила в Бретань с моими внуками и посетила Мон-Сен-Мишель».

Я предположила, что Жюль Дюфор был тем стариком, который прятал Сару после ее побега из Бона, а потом привез девочку в Париж в день, когда было сделано страшное открытие в платяном шкафу. Но почему Жюль Дюфор сообщал новости о Саре Андре Тезаку? Да еще с такими подробностями? Я не понимала. Или сам Андре его об этом попросил?

Потом мне попалось объяснение. Банковский документ. Каждый месяц Андре Тезак посылал деньги семье Дюфор для Сары. Щедрую сумму. Это продолжалось десять лет.

На протяжении десяти лет отец Эдуара помогал Саре как мог. Я подумала о том облегчении, которое должен был испытать Эдуар, когда нашел в сейфе эти документы. Представила, как он читает эти самые письма и обнаруживает то, что обнаружила я. И получает долгожданное искупление.

Я обратила внимание, что письма посылались не на улицу Сентонж, а на адрес бывшего магазина Андре на улице Тюренн. И спросила себя почему. Без сомнения, из-за Мамэ. Андре не хотел, чтобы она узнала. Как не хотел, чтобы Сара была в курсе, что он каждый месяц отправляет ей деньги. Это подтверждал Жюль в одном из писем: «Как вы и просили, Сара не знает о ваших пожертвованиях».

На задней стороне папки я увидела крафтовый конверт с фотографиями. Я узнала миндалевидные глаза, светлые волосы. Она очень переменилась по сравнению со школьной фотографией сорок второго года. На ее лице были почти осязаемые следы непреходящей печали. Радость ушла из ее черт. Она уже была не маленькой девочкой, а высокой худощавой молодой женщиной восемнадцати лет или около того. Губы улыбались, но глаза оставались грустными. Два молодых человека ее возраста стояли рядом на пляже. Я перевернула снимок. Красивым почерком Жюля было написано: «1950 г., Трувиль. Сара с Гаспаром и Николя Дюфор».

Я подумала обо всем, что выпало на долю Сары. Вель д’Ив, Бон-ла-Роланд, ее родители, брат. Намного больше того, что может выдержать ребенок.

Я так погрузилась в историю Сары, что не почувствовала руку Зоэ на своем плече.

– Мама, а кто эта девушка?

Я быстро спрятала фотографии в конверт, пробормотав что-то про скорую сдачу номера.

– Так кто это?

– Ты все равно ее не знаешь, дорогая, – бросила я, делая вид, что тороплюсь и должна срочно привести в порядок стол.

Она вздохнула и сказала мне своим взрослым сухим голосом:

– Ты какая-то странная стала, мама. Думаешь, я ничего не вижу. Так вот, я все вижу.

Она повернулась и ушла. Меня вдруг охватило чувство вины. Я решила пойти поговорить к ней в