Ключ Сары - Татьяна де Ронэ

акцент».

Я весь день ждала, что она перезвонит. Тишина. Я то и дело поглядывала на свой мобильник, проверяя, не разрядились ли батарейки и не выключился ли он случайно. По-прежнему тишина. Может, Гаспар Дюфор не пожелал говорить о Саре с журналисткой? Может, я была недостаточно убедительна? Или слишком настойчива? Не следовало признаваться, что я журналистка. «Подруга семьи» звучало бы лучше. Но нет, я не могла так сказать. Это была бы неправда. А я не могла лгать. Не хотела.

Ашер-лё-Марше – деревушка между Орлеаном и Питивье, лагерем-близнецом Бон-ла-Роланда, который, судя по карте, тоже располагался неподалеку. Это не соответствовало старому адресу Жюля и Женевьевы. Значит, вовсе не там Сара провела десять лет своей жизни.

Мое нетерпение нарастало. Может, мне самой позвонить Натали Дюфор? Пока я колебалась, телефон затренькал. Я поспешно схватила его: «Алло?» Это был мой муж, он звонил из Брюсселя. Разочарование подвергло мои нервы серьезному испытанию.

У меня не было никакого желания говорить с Бертраном. Мне было нечего ему сказать.

Ночь была короткой и изматывающей. На рассвете появилась медсестра с повадками заботливой матроны и бумажной синей рубашкой под мышкой. С улыбкой сказала мне, что это для «операции». К рубашке прилагались бахилы и колпак из того же материала. Она уточнила, что вернется через полчаса, чтобы отвезти меня в операционную. Все с той же улыбкой напомнила, что я не должна ничего пить или есть, из-за анестезии, и, уходя, мягко прикрыла за собой дверь. Я подумала о том, скольких женщин она разбудила сегодня утром с той же сладенькой улыбкой, сколько еще беременных женщин готовятся дать вырвать ребенка из своего нутра. Как и я сама.

Я послушно натянула синюю рубашку. Бумажная ткань царапала кожу. Оставалось только ждать. Я включила телевизор, выбрала канал LCI[34] и рассеянно смотрела на экран. В голове было пусто. Меньше чем через час все будет кончено. Готова ли я? Способна ли это выдержать? Хватит ли у меня сил? Ответов на эти вопросы у меня не было. Поэтому я собралась просто ждать, вытянувшись на кровати в хирургической рубашке, колпаке и бахилах. Ждать, когда настанет момент спуститься в операционную. Ждать, когда отключусь под анестезией. Ждать, пока хирург сделает свое дело. Те манипуляции, которые он будет производить у меня между раздвинутыми ляжками… Я быстро отогнала эту мысль, сосредоточившись на красивой блондинке с наманикюренными ногтями, чьи руки очень профессионально порхали по карте Франции, усыпанной маленькими улыбающимися солнышками. Я вспомнила о последнем сеансе у психолога, на той неделе. Бертран положил мне руку на коленку. «Нет, мы не хотим этого ребенка. Мы вместе приняли это решение». Я ничего не сказала. Психолог повернулся ко мне. Кивнула ли я? Не помню. Но я помнила, что была в отключке, словно под гипнозом. Потом, в машине, Бертран сказал: «Это лучшее, что можно сделать, любовь моя. Вот увидишь. Совсем скоро все будет кончено». И он поцеловал меня, горячо и страстно.

Блондинка исчезла, ее место под знакомые звуки информационной заставки занял комментатор. «Сегодня, шестнадцатого июля две тысячи второго года, пройдут торжественные мероприятия в ознаменование шестидесятилетия со дня облавы Вель д’Ив, во время которой тысячи еврейских семей были арестованы французской полицией в мрачный период истории Франции».

Я быстро прибавила звук. Камера дала общий план улицы Нелатон. Я подумала о Саре. Где бы она ни была сейчас, в этот день годовщины она вспоминала. Да ей и не нужны были памятные даты, чтобы помнить. И она, и все семьи, потерявшие дорогих им людей, не могли забыть шестнадцатое июля, и этим утром, как и любым другим, их веки откроются, превозмогая тяжесть страданий. Я хотела бы обратиться к ней, обратиться к ним всем, но как? Я чувствовала себя беспомощной, а мне хотелось кричать, вопить – ей, им, всем, – что я знаю, я помню и никогда не забуду.

Показали нескольких выживших – с некоторыми из них я встречалась, брала интервью – перед табличкой на улице Нелатон. Я вдруг осознала, что так и не просмотрела последний номер «Seine Scenes», где была напечатана моя статья. Он выходил сегодня. Я решила оставить сообщение Бамберу, чтобы он прислал мне копию в клинику. Взяла мобильник, не отрывая взгляда от телевизора. На экране появилось серьезное лицо Франка Леви. Он говорил о долге памяти и его особом значении в этом году. Мобильник пискнул, сигнализируя, что у меня есть сообщения. Одно от Бертрана, посланное поздно ночью – со словами «люблю тебя».

Другое было от Натали Дюфор. Она извинялась, что так долго не перезванивала. У нее были хорошие новости: дедушка согласился со мной встретиться и рассказать всю историю Сары Дюфор. Он вроде бы так воодушевился, что у самой Натали разыгралось любопытство. Ее оживленный голосок перекрывал ровную и уверенную речь Франка Леви. «Если хотите, я могу отвезти вас в Ашер завтра, в четверг, меня это совсем не затруднит. Мне не терпится услышать, что дедуля вам расскажет. Позвоните мне, пожалуйста, чтобы мы договорились о встрече».

Сердце забилось так сильно, что мне стало почти больно. На экране снова появился ведущий и перешел к другому сюжету. Было еще слишком рано звонить Натали Дюфор. Придется подождать еще час или два. Мои ноги уже выплясывали в бумажных бахилах. Вся история Сары Дюфор… Что мне расскажет Гаспар Дюфор? Что я узнаю?

В дверь постучали. Я вздрогнула. Медсестра и ее слишком широкая улыбка вернули меня к реальности.

– Пора, мадам, – коротко сказала она, демонстрируя все свои зубы.

Я услышала, как перед дверью поскрипывают колеса каталки.

Внезапно на меня снизошло озарение. Никогда еще это не представало настолько ясным, настолько простым.

Я встала и спокойно сказала:

– Извините, но я передумала.

Я сняла бумажный колпак. Медсестра ошеломленно смотрела на меня:

– Но, мадам…

Я содрала с себя рубашку, порвав ее. У медсестры сделался такой вид, будто я шокировала ее своей внезапной наготой.

– Хирурги ждут вас!

– А мне плевать, – твердо сказала я. – Я не пойду с вами. Я хочу оставить этого ребенка.

Она состроила возмущенную гримасу:

– Я немедленно позову врача.

Она ушла. Я услышала осуждающее шлепанье ее сандалий по линолеуму. Надела джинсовое платье, влезла в туфли, взяла сумку и вышла из палаты. Скатилась по лестнице, заставляя шарахаться медсестер с подносами, которые разносили завтрак. Я забыла в ванной зубную щетку, прокладки, шампунь, мыло, дезодорант, дневной крем и косметику, но мне это было по барабану. Я бегом проскочила через безукоризненно элегантный приемный покой. По