Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

окончательно.

– Это невозможно, – говорю я, и это самый честный ответ. Обхватив лицо Джун ладонями, я осторожно откидываю ее голову назад и опускаю на нее взгляд. Большими пальцами провожу по ее коже, стирая катящиеся слезинки. – Я могу лишь любить тебя. Другого мне не дано.

– Это правда?

– Конечно, правда.

На ее милом, нежном, как у фарфоровой куколки, лице расцветает улыбка. Но чем дольше она смотрит на меня, тем лучше ее глаза начинают видеть сквозь толщу темноты. А затем они расширяются от ужаса, и она вскидывает руки и обхватывает мое лицо.

– Брант, у тебя кровь.

– Я в порядке.

Я не отстраняюсь, когда она проводит кончиками пальцев по моей разбитой нижней губе. Я не должен позволять ей этого делать, но позволяю. Я слишком долго обходился без ее прикосновений, и моя сила воли иссякла и умерла.

Мое сердце будет следующим, если я не отстранюсь.

Джун проводит пальцами по уродливой ране, но в ее взгляде читается только нежность и доброта. Так не похоже на порок, отравивший мою кровь и заразивший меня грязными мыслями. Мои веки подрагивают, и я молюсь, чтобы она не заметила, как я вздрагиваю, опьяненный ощущением чего-то столь невинного. Чего-то, чего я раньше не испытывал.

Мне нужно уйти.

Я должен найти способ защитить ее от всего этого, чем бы оно ни было.

Защитить… Но так, чтобы не отталкивать и не разбивать ей сердце. Так, чтобы она не думала, будто я не люблю ее.

– Джун. – Я беру ее за запястье и опускаю руку, улавливая вспышку беспокойства в ее глазах. – Джунбаг, тебе нужно поспать. Мы можем поговорить утром.

Я не даю ей возможности что-либо спросить или убеждать меня остаться.

Я просто ухожу. Я ухожу.

Не могу сейчас здесь находиться. Она слишком хрупкая, слишком уязвимая. А во мне все еще бурлит адреналин. Я все еще задыхаюсь от ужасного осознания того, что ребенок, за взрослением которого я наблюдал; ангел, которого я поклялся защищать; маленькая девочка, которую я любил в самом чистом, самом невинном смысле, теперь становится девушкой, которую я желаю, не имея права на то.

И это несправедливо.

Это, черт побери, так несправедливо.

Если бы мой отец не убил мою мать, я был бы просто соседским мальчишкой, а она – соседской девчонкой. Вместо этого он заклеймил нас, вверг меня во что-то извращенное. Он превратил единственное существо, которое я когда-либо мог желать, в то, что никогда не станет моим.

Но я все равно ее люблю.

Я все равно люблю ее во всех других смыслах: во всех драгоценных, чистых, хороших смыслах.

И мне остается лишь надеяться, что искаженная отравленная любовь не испортит все остальное.

* * *

Границы начали размываться.

И если и есть в этом мире что-то, что может испортить человека изнутри и довести его до безумия, то это размытые границы.

Я делал все возможное, чтобы избавиться от этой порочной любви, при этом не стирая Джун из своей жизни. Я действительно очень старался.

Я пытался обуздать это.

Пытался похоронить это заживо.

Очень жаль, что мы не способны до конца похоронить сильные чувства, которые возвращаются и окутывают нас с еще большей силой, чем прежде.

Глава девятнадцатая

«Первый закон природы»

Первый закон природы – это самосохранение. Отсекайте то, что может вам навредить. Но если это стоит сохранить и имеет смысл, питайте его и не жалейте. В конечном счете это настоящая жизнь и любовь к себе… изнутри.

Т. Ф. Ходж

Брант, 24 года

Сегодня Джун исполняется восемнадцать лет.

Последние девять месяцев пронеслись мимо, как перекати-поле в пустыне, оставив меня выжженным и иссушенным. Мы вернулись практически к старому положению дел: Джун так и не догадывалась о коварных чувствах, которые присосались ко мне, как пиявка.

Она снова моя Джунбаг.

И это потому, что нет другого выхода.

Нет другого пути.

– Йоу, Луиджи! – кричит пьяный Тео, залетая с заднего дворика с бутылкой пива в руках. – Пич желает торт. Поторопись, а не то я буду называть тебя Мухомор.

Я морщусь в недоумении и поворачиваю голову в его сторону.

– Почему это?

– Ну, сонные мухи такие медлительные.

Я изумленно ухмыляюсь, вожусь над последним слоем помадки, одновременно с этим открывая правду Тео.

– Наверное, тебе лучше присесть, у меня для тебя новости. Мухомор – это гриб, а не муха.

– Какого черта?

– Только не говори мне, что ты этого не знал. Он выглядит точно как гриб.

Тео хлопает полупустой бутылкой пива о ногу и проводит рукой по слегка отросшим рыжеватым волосам.

– Я всегда думал, что это странная на вид муха. Почему тогда его называют мухомор?

– Потому что… это такой вид грибов, – говорю я, не в силах сдерживать смех.

– Черт. Заткнись. Ты хочешь сказать, что вся моя жизнь была ложью?

– Я же сказал тебе присесть.

– Черт возьми, Брант.

Тео выбегает обратно тем же путем, что и пришел. Его голос удаляется, когда он сбивчиво рассказывает о новом откровении гостям.

Прости меня за это, Марио.

Джун заглядывает внутрь несколько мгновений спустя, ее смех раздается на кухне, проникая мне в самое сердце.

– Тео там с ума сходит. Как ты мог? – Она залетает внутрь и закрывает за собой дверь, искренне улыбаясь.

Я бросаю на нее взгляд, втыкаю свечи в торт и смеюсь в ответ.

– Правда иногда причиняет боль. – Я скольжу по ней взглядом, наблюдая, как потрясающее праздничное платье подчеркивает ее изгибы. Аромат ванильного спрея для теля окутывает меня – он пахнет, как сладкий торт, который стоит у меня под носом, – это утверждение становится слишком близким к болезненной для меня правде.

К счастью, я овладел искусством маскировки – Джун ничего не замечает, она подбегает ко мне, склоненному над столешницей. Подол ее бледно-розового платья струится вдоль колен.

Она обнимает меня.

Она обнимает меня за талию, подбородком упирается мне в предплечье и смотрит на меня с невинной, очаровательной улыбкой.

– М-м-м. Ты так вкусно пахнешь.

У меня перехватывает дыхание, рука начинает подрагивать, когда я вставляю последнюю свечу.

Восемнадцать.

Восемнадцать.

– Эм, спасибо. – Я не знаю, что еще сказать. Она тоже вкусно пахнет, но уверен, что буду звучать еще более странно, если отвечу встречным комплиментом. – Я принял душ. Он творит чудеса.

Джун слегка хихикает, обнимая меня крепче:

– Мыло Ivory – это один из моих любимых ароматов, потому что оно напоминает мне о тебе.

Это всего