Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

могу сделать. Я провожу руками по волосам и сжимаю их пальцами, а затем качаю головой назад-вперед. Меня мутит, и я чувствую, как умираю внутри.

– Почему она? – Я с трудом сглатываю, глядя, как он поправляет помятую рубашку. – Почему Джун? Она милая, хорошая, чистая…

– Потому что она твоя.

Он так легко это произносит, так естественно.

Потому что она моя.

Я стискиваю зубы. Взгляд стекленеет. Мое сердце потрясают последние удары горькой правды. Они бьют меня до тех пор, пока по ощущениям кости не крошатся в пыль и пепел. Из последних сил я спрашиваю его слабым, жалким голосом:

– За что ты так меня ненавидишь?

Уайетт выпрямляется, отбрасывая назад волосы. Он смотрит на меня так, словно ответ и так ясен как день.

– Ты поимел мою сестру, так что я поимею твою.

Венди. Все дело в Венди.

Я стискиваю зубы так сильно, что они чуть не крошатся.

– Мы расстались. Так получилось. Я не хотел причинить ей боль – это не одно и то же.

Он ударяет кулаком о тонкую, обшитую панелями стену.

– А вот тут ты ошибаешься, – ревет Уайетт, гнев искажает его невозмутимый вид. – Она моя гребаная сестра. Она держала меня за руку всю мою жизнь, ограждала меня от неприятностей, рисковала своей задницей, чтобы я был в безопасности. Она для меня весь мир, моя чертова двойняшка, а ты швырял ее доброе сердце в мясорубку столько раз, что не сосчитать. Венди – хороший человек, и она не заслуживает всю ту боль, которую испытала от рук такого ублюдка, как ты, который никогда не сможет ее полюбить по-настоящему А все потому, что он уже влюблен в свою чертову сестру.

Повисает смертельная тишина.

Мы оба тяжело и прерывисто дышим.

Я говорю то, что мне приходит в голову:

– Я убью тебя, если ты еще раз к ней прикоснешься.

Уайетт замолкает. И это именно та самая напряженная пауза, когда ты знаешь, что нечто зловещее скрывается прямо за углом. Я готовлюсь к этому.

На его лице расцветает до боли знакомая, неизменная ухмылка, когда он бросает мне:

– Что отец, что сын.

Я мгновенно вскакиваю на ноги и бью кулаком в его лицо – кости трещат от силы моей ярости. Я толкаю его на грязный ковер, и все, чего я хочу, – это похоронить его под этими половицами.

Из его носа течет кровь, брызгами попадая на мою одежду. Он ударяет меня кулаком в челюсть, и пульсирующая боль волнами расходится по всему телу. Очевидно, что драться Уайетт умеет намного лучше меня – он одерживает верх, когда отвешивает мне очередной удар, и я оказываюсь на спине. Я тяну руки прямо к его шее.

Я сжимаю пальцы. Жуткая петля.

Он делает то же самое.

Мы душим друг друга и задыхаемся.

И тут в памяти всплывет лицо моей матери: вытаращенные глаза, широко раскрытый рот. Из нее высосали жизнь. Отвратительный фиолетовый галстук, обмотанный вокруг ее шеи, стал печатью смерти.

Я размыкаю пальцы, руки падают на пол в поражении. Покорно. Последние нити моей человечности все еще сохранились.

Если он хочет задушить меня, пусть будет так.

Я лучше умру, чем буду как мой отец.

Уайетт скалит зубы, его заросший щетиной подбородок весь в слюне. Он смотрит, прямо в мои глаза, и все, что видит в них, – унылый белый флаг. Ослабив хватку, он спрыгивает с меня, а затем отшатывается назад – к залитому нашей кровью пестрому ковру. Уайетт упирается спиной в стену, ударяясь головой о панели, а затем со стоном закрывает глаза.

– Она не смогла этого сделать, – бормочет он, и я почти не слышу его из-за звона в ушах. – Она струсила прежде, чем я успел засунуть член. Поздравляю.

Я лежу, уставившись на пыльный потолочный вентилятор, давая его словам впитаться в мое сознание.

– А теперь катись к черту отсюда.

Он произносит это тихим, спокойным голосом.

Заметано.

Я приподнимаюсь на локтях, все еще ловя воздух. Мы бросаем друг на друга всего один взгляд, и между нами возникают проблески безмолвного взаимопонимания.

Не трогай Джун.

Не трогай Венди.

И, проклятие, мы оба повинуемся.

* * *

Когда я возвращаюсь домой, то обнаруживаю Джун лежащей на своей кровати. Она свернулась калачиком и прижимает к себе Агги. Я замираю в дверях, как бледная тень.

– Джун. – Мой голос звучит надломленно.

Джун спрыгивает с кровати, на ней лишь ночная сорочка цвета слоновой кости. Она мчится ко мне, останавливаясь в центре комнаты.

– Брант.

Ее голос дрожит. Мое имя раздается в темноте, как мольба, извинение и признание одновременно. Лишь звук ее голоса, такого потерянного, такого подавленного, заставляет рухнуть мои стены, как будто последние пять недель были всего лишь дурным сном.

Я иду к ней. Приближаюсь вплотную и обхватываю ее лицо ладонями.

– Джунбаг.

Она тяжело вздыхает, словно что-то вырывается вместе с этим вздохом. Облегчение или раскаяние – я не могу определить. Слезы блестят в ее широко распахнутых глазах, мерцая в серебристом лунном свете.

Она тянется к моим запястьям, крепко сжимая их пальцами. И не отпускает. Словно она не может поверить, что я настоящий.

– Ты назвал меня Джунбаг.

У меня сердце сжимается.

Я знаю, что отталкивал ее. Это убивало меня. Но я обещал ей, что всегда буду защищать ее, и, пока жив, я буду держать это обещание.

Я знал, что это будет нелегко. Знал, что это будет чертовски трудновыполнимое обещание, но, черт возьми, не настолько же. Я представить себе не мог, что единственный человек, от которого мне придется ее защищать, – это я сам.

Я прижимаюсь к ней крепче, кончиками пальцев перебираю ее волосы. Такие шелковистые, но созданы не для меня. Не мне их гладить, не мне их целовать.

Это так неправильно.

Все, что я хотел сделать, – это защитить ее от этих чувств.

Этих запутанных гребаных чувств.

Венди отравила мой разум извращенными мыслями, и все, что я сделал, – это позволил им отравлять меня еще сильнее. Каждый раз, когда я закрываю глаза, то вспоминаю тот проклятый сон.

Я думаю о Джун, такой милой и совершенной, обнаженной в моих объятиях, изгибающейся, задыхающейся, умоляющей меня взять ее.

Я болен.

Я сбился с пути. Я одержим.

Я теряю себя…

Я теряю ее.

– Пожалуйста, не ненавидь меня, Брант, – говорит она, прижимаясь лицом к моей груди. Она глубоко вдыхает и утыкается носом мне в кофту. От этого меня бросает в преступную дрожь. – Обещай мне.

Я сглатываю яд и надеюсь, что не захлебнусь им