Честь - Умригар Трити

— Куда вы меня везете, сет?

— А вам есть куда ехать? Ведь в деревне вас никто не приютит?

Амми фыркнула.

— Эти трусы? Ни за что. Кто в наше время рискнет головой, чтобы помочь старухе? — Она вдруг с силой ударила себя по лбу. — Ну зачем, зачем мой Абдул женился на этой корове? Она испортила мне жизнь! Только взгляните на меня! Потеряла дом, потеряла соседей — все потеряла!

— Пожалуйста, — резко сказала Смита, — вашу невестку только что убили. — Она покосилась на девочку; что из сказанного та поняла? — Проявите уважение.

Амми изумленно затихла. Но вскоре запричитала снова.

— Уж лучше бы эти звери и меня убили! — кричала она. — Что мне теперь делать с ребенком? С такой ношей на шее мне придется выйти попрошайничать! Мало того что Мина меня объедала и потеснила в собственном доме…

Смита автоматически поцеловала Абру в макушку. Девочка молча смотрела на нее.

— О девочке можете не беспокоиться, — услышала Смита свой голос. — Мы о ней позаботимся.

Крики стихли. «Как будто это ей два года», — подумала Смита и наконец призналась сама себе, что старуха ей противна. Но амми права. Куда ей теперь податься?

— Сегодня я отвезу вас в дом своих родителей в Сурат, амми, — сказал Мохан. — А завтра решим, что делать.

— Аллах привел тебя в мою жизнь, бета, — сказала амми. — Да благословит Аллах тебя и детей твоих детей. — Старуха благодарно всхлипывала. — Может, завтра отвезете меня в дом моей хозяйки? Без ребенка та может предложить мне должность с проживанием.

— Посмотрим, — ответил Мохан, и Смита порадовалась, что он не стал поддакивать амми. Тело Мины еще не остыло в соломенной хижине. Бестактно строить планы на будущее. Умирая, Мина спасла жизни дочери и свекрови. Но говорить об этом амми бесполезно. Смита опустила стекло, борясь с тошнотой. В машину проник теплый и мягкий ночной ветерок и сладкий приторный запах харсингара, ночного жасмина. Смиту разозлил этот запах: он маскировал злодеяния, осквернившие эту землю.

Амми говорила что-то про Абру, и Смита заставила себя прислушаться. Старуха не скрывала, что девочка ей не нужна. Смита была рада. Если им удастся пристроить амми, она сможет сдержать данное Мине обещание. Мина. Смита снова увидела перед собой истерзанное тело женщины, корчившееся в агонии. Сможет ли она когда-нибудь забыть это зрелище? Она покачала головой, попыталась сосредоточиться на девочке в своих объятиях, прижала ее ближе. Она не могла взять Абру в Америку, как просила Мина. Но вернувшись в Мумбаи, она постарается найти девочке хороший дом. Мохан поможет. Да и Анджали наверняка захочет помочь. Скорее всего, у Шэннон есть связи. Они обязательно что-нибудь придумают.

Абру уснула. От нее густо пахло травой и суглинистой землей.

Но когда она крепче обняла девочку, та проснулась и посмотрела на Смиту. Глаза ее растерянно округлились. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

А потом девочка, которая за всю жизнь не издала ни звука и, по словам матери, даже плакала беззвучно, вдруг надрывно закричала и заговорила.

Лишь через несколько секунд Смита сумела разобрать, что она говорит.

— Мамаааамамаааамамааамамамамамамамама!

Абру плакала и звала маму. Но видела перед собой лицо Смиты.

Глава тридцать шестая

Хотя в дом родителей Мохана в Сурате они приехали уже поздно, Смита сразу позвонила Анджали и рассказала об убийстве Мины. Анджали была безутешна и не скрывала своего горя, а ее обычная невозмутимость треснула, как тонкий слой льда.

— Почему я это не предвидела? — повторяла она. — Почему? Надо было отвезти ее в безопасное место. Господи, господи! Поверить не могу. Как я это допустила?

«Не ей одной теперь мучиться угрызениями совести», — подумала Смита, договорив с Анджали.

Потом она позвонила Клиффу в Нью-Йорк.

— Ее убили? — ахнул Клифф. — Да еще на твоих глазах? О боже. Это же сенсация, Смита.

Было время, когда она разделила бы его энтузиазм. Сейчас же его реакция казалась извращением. Женщину убили. Ребенок остался сиротой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Скоро сможешь прислать репортаж? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — Не сегодня. Новость не срочная. Давай не будем делать из нее сенсацию.

— Не срочная? — Клифф, кажется, был потрясен. — Смита, ты шутишь?

Смита разозлилась и стиснула зубы.

— Я хочу придержать эту историю, пока не будет понятно, что станет с девочкой.

— Придержать? Ну нет. Присылай как можно скорее, и я сразу опубликую.

— Что если братья узнают, что девочка у нас? И заявят на нее права? Они же родственники.

— Как они это сделают? — Она слышала недоумение в его голосе. — Ты же говорила, что они неграмотные. Они и Америку на карте показать не смогут. И кто в своем уме присудит им опеку?

Смита замолчала. Неужели тот ужас, свидетелем которого она стала, лишил ее способности здраво рассуждать? Клифф казался очень уверенным.

— Я хочу написать репортаж в виде длинного рассказа, — наконец сказала она. — Мне понадобится несколько дней, я еще должна расшифровать свои заметки. Мина — не знаменитость. Ее смерть — не сенсация. Я одна занимаюсь этим делом. И предпочитаю подать его в более обширном контексте.

Она представила, как Клифф жует колпачок ручки, обдумывая, как лучше подать эту историю.

— Напишешь от первого лица? — спросил он.

— Клифф, послушай. У меня был трудный день… Много событий. Я начну писать и тогда определюсь. Положись на мой профессионализм.

Клифф выдохнул.

— Хорошо, девочка. Поговорим завтра.

Смита поморщилась. Девочка? Клифф старше ее всего на два года.

— Смита, хорошая работа.

«Да уж», — подумала Смита и повесила трубку. Хорошая работа, потому что героиня мертва? Ну да, теперь репортаж интереснее. Она покачала головой. Смита понимала, что несправедлива к Клиффу и к своей профессии, которую любила. Мина мертва. Этого уже не изменишь. Смита не успела к ней вовремя, и это будет преследовать ее всю жизнь.

Она пошла в гостиную, ступая на цыпочках, чтобы не разбудить амми и Абру. Те спали вместе на кухне, на тонком матрасе на полу. Смита удивилась, когда по пути домой Мохан предложил уложить их на полу, а потом вспомнила, что амми спала на полу всю свою жизнь и ночь на мягкой постели стала бы для нее мучением. В доме было тихо и темно, и, бродя по комнатам в поисках Мохана, Смита чувствовала себя привидением. Она так и не переоделась; одежда пахла бензином и дымом. Представив, как Мина горит в огне, она вздрогнула. Но все же решила не возвращаться к себе и не переодеваться. Онемение и пустота в груди с каждой минутой ощущались острее.

В гостиной Мохана не оказалось. Не мог же он лечь спать и даже не обсудить с ней тот ужас, что они пережили вместе? У нее саднило в горле. «Водка, — подумала она. — Мне нужно глотнуть водки». В путешествиях она всегда пила водку: вечером после долгого рабочего дня зарубежные корреспонденты всегда собирались в баре и заказывали шоты. А если она была на задании одна, то шла в номер и первым делом совершала налет на мини-бар. Без крепкого алкоголя ей никак не забыть то, что она видела. Обезображенное окровавленное тело Мины. Тянущаяся к Смите рука. Нога, бьющая Мину в челюсть. Пламя над хижиной. Лицо Абру, когда та звала мать, — первые слова ребенка, протяжные, как длинная река тоски, бесконечный вопль горя и потери.

Что хорошего сделала Анджали, вмешавшись в судьбу Мины? Не приблизил ли суд гибель женщины? Оправдывая необходимость довести дело до суда, Анджали приводила те же доводы, что часто приводила сама Смита. Она тоже любила повторять, что стала журналисткой, чтобы люди без голоса — вроде Мины — смогли заявить о себе. Но реакция Клиффа напомнила ей, что между журналистикой и вуайеризмом тонкая грань. Порнография нищеты. Не этим ли она занималась, путешествуя по Богом забытым уголкам нашей планеты, — торговала порнографией нищеты, которую ее белые обеспеченные читатели с удовольствием потребляли? Они потребляли ее, чтобы чувствовать, насколько более «развиты» их собственные страны, насколько «цивилизованна» их жизнь; читая об угнетенных азиатских женщинах вроде Мины, они могли лишь неодобрительно щелкать языками. Смита сама не раз повторяла эти банальности — мол, литература и нарративная журналистика развивают в людях эмпатию и человечность. Но так ли это? Мир оставался таким же печальным и жестоким местом. Неужели тщеславие внушило ей ложную веру в то, что ее деятельность может что-то изменить?