Россия в канун войны и революции. Воспоминания иностранного корреспондента газеты «Таймс» - Дональд Маккензи Уоллес

vox populi в России решительно заявляет, что купцы как класс недобросовестны и нечестны. Есть одна грубая народная пьеса, в которой Черт – главный герой – успешно обманывает всех направо и налево, но в конце концов настоящий русский купец оказывается хитрее и одолевает его. Когда эта постановка шла в ярмарочном балагане в Санкт-Петербурге, публика неизменно выражала согласие с моралью сюжета.

Не следует думать, будто виной этих недостатков в устройстве российской коммерции является какая-либо радикальная особенность русского характера. Всем новым странам приходится проходить через подобное состояние, и в России уже есть признаки перемен к лучшему. Правда, в настоящее время широкое строительство железных дорог и быстрое развитие банков и акционерных обществ открыли новое поле для всех видов мошенничества; но, с другой стороны, теперь в каждом большом городе есть немало купцов, которые ведут дела на западноевропейский манер и на собственном опыте убедились, что честность – лучшая политика. Успех, которого добились многие из них, несомненно, заставит и других последовать их примеру. Старый дух кастовости и застоя, долгое время бытовавший среди купечества, быстро сходит на нет, и немало дворян уже меняют деревенскую жизнь и государственную службу на промышленные и торговые предприятия. Таким образом формируется ядро той богатой просвещенной буржуазии, которую Екатерина пыталась создать посредством законов; однако должно пройти много лет, прежде чем этот класс приобретет достаточное общественное и политическое влияние, чтобы заслужить право называться третьим сословием.

Глава 11. Москва и славянофилы

В… предыдущей [главе]… читатель, должно быть, заметил, что в какой-то момент в русской национальной жизни произошел внезапный слом, почти разрыв преемственности. Московское царство с его древними восточными одеяниями и византийскими традициями неожиданно исчезает, и в европейскую историю незваным гостем вступает Российская империя, облаченная в современные одежды и окрыленная духом современного прогресса. Из более древней цивилизации, если ее можно назвать таковой, лишь очень немногое пережило политическую трансформацию, и, по общему мнению, это немногое, словно призрак, витает над Киевом и Москвой. Поэтому именно в один из этих городов направляет свои стопы исследователь, желая узнать что-нибудь о подлинно старой русской жизни, незапятнанной иноземными влияниями.

Со своей стороны, я сначала подумывал на время поселиться в Киеве, старейшем и наиболее почитаемом из русских городов, где византийские миссионеры впервые насадили христианство на русской почве и куда тысячи паломников до сих пор ежегодно стекаются издалека поклониться святым образам в храмах и мощам блаженных, святых и мучеников в катакомбах великой лавры. Однако вскоре я обнаружил, что Киев, хотя и представляет в каком-то смысле столь дорогие русскому народу византийские традиции, не очень подходит для изучения русского характера. Он рано подвергся разорению со стороны кочевых племен степняков, а когда освободился от их набегов, то был захвачен поляками и литовцами и на протяжении столетий оставался под их господством. Лишь сравнительно недавно он начал возрождать свой исконный русский характер – с этой целью там основан университет после польского восстания 1830 года. Даже сейчас процесс русификации далек от завершения, а русский элемент в населении далек от чистоты с точки зрения национальности.

Город и его окрестности на самом деле малороссийские, а не великорусские, и между этими двумя слоями населения существуют глубокие различия в языке, костюме, традициях, народных песнях, пословицах, фольклоре, бытовых условиях, образе жизни и общественном устройстве. В этих и других отношениях малороссы, южнорусские, русины или хохлы, как их по-разному называют, отличаются от северных великороссов, которые составляют доминирующий фактор в империи и придают основные особенности ее удивительному зданию. В самом деле, если бы я не боялся чересчур раздражить патриотические чувства моих друзей-великороссов, у которых есть излюбленная теория по этому вопросу, я бы сказал, что мы наблюдаем здесь две разные национальности, более далекие друг от друга, чем англичане и шотландцы. Я считаю, что различия связаны частично с этнографическими особенностями, а частично с историческими условиями.

Поскольку я хотел изучать энергичных создателей Великой Российской империи, а не полусказочных, лукавых и добродушных потомков вольного казачества, вскоре я отказался от идеи поселиться в Святом граде на Днепре и выбрал Москву своим наблюдательным пунктом; именно там я в течение нескольких лет регулярно проводил зимние месяцы.

Первые недели моего пребывания в древней царской столице прошли так, как обычно бывает у интеллигентных туристов. Освоив содержание путеводителя, я внимательно осмотрел все общепризнанные достопримечательности: Кремль с его живописными башнями и шестью веками исторических связей; соборы с останками почитаемых мучеников, святых и царей; старые церкви с их причудливыми, архаичными, богато украшенными иконами; «Патриаршую сокровищницу», богатую драгоценными церковными облачениями и сосудами из серебра и золота; древний и современный дворец; этнологический музей с костюмами и обликами всех разнообразных народностей империи; археологические коллекции со множеством предметов, напоминающих о варварском великолепии старой Московии; картинную галерею с громадным полотном Иванова, где патриотически настроенные русские критики обнаруживают скрытые достоинства, благодаря которым оно возвышается превыше всего, когда-либо созданного Западной Европой! Конечно, я поднялся на вершину высокой колокольни, называемой Иваном Великим, и полюбовался на «золоченые купола»[39] церквей и ярко-зеленые крыши домов, а вдалеке за ними – на пологие склоны Воробьевых гор, откуда Наполеон, говоря языком Цицерона, «взирал на обреченный город». Иногда я ходил по базарам в надежде найти любопытные образцы подлинного художественного ремесла, и меня настойчиво уговаривали купить все мыслимые и немыслимые и совершенно не нужные мне вещи. Днем или вечером я посещал самые знаменитые трактиры, где познакомился с икрой, осетриной, стерлядью и другими местными деликатесами, которыми славятся эти заведения, – оглушенный низкими тонами колоссального валового органа, совершенно несоразмерного помещению; а чтобы увидеть, как простые люди проводят вечера, я заглядывал в трактиры поскромнее и с удивлением, но не без страха смотрел, какое невообразимое количество слабо заваренного чая поглощают тамошние завсегдатаи.

С тех первых недель моего пребывания в Москве миновало уже сорок лет, и многие ранние впечатления затуманены временем, но одна сцена глубоко врезалась в мою память. Был канун Пасхи, и мы с другом отправились в Кремль, чтобы посмотреть на традиционные религиозные церемонии. Хотя лил сильный дождь, огромное множество народу собралось в Успенском соборе и вокруг. Толпа была самой разношерстной. Там можно было увидеть и терпеливого бородатого мужика в потрепанной овчине; и крупного, дородного, самодовольного купца в его длинном черном лощеном кафтане; и дворянина в модной шинели, при зонтике; и бедно одетых старушек, дрожащих от холода, и молодых девушек с блестящими глазами, плотно закутанных в теплые плащи; и стариков с длинными бородами, котомками и странническими посохами; и озорных