Волшебник Земноморья - Урсула К. Ле Гуин

снова и снова, ведь у меня нет власти над этой Тварью. И в конце моего пути, скорее всего, не будет ни победы, ни смерти — вообще ничего, о чем стоило бы слагать песни. Возможно, и конца не будет, и всю жизнь придется мне провести в бесконечной, напрасной погоне по морям и суше — в погоне за Тенью.

— Да не сбудется! — поспешно сказал Боб, делая левой рукой знамение, отвращающее зло, чтобы не накликать беду неосторожным словом. Хоть настроение у него было самое невеселое, Гед невольно улыбнулся этому скорее мальчишескому жесту, нежели серьезной магии. Впрочем, Боб всегда отличался такой вот непосредственностью, то ли детской, то ли деревенской, что, однако, не мешало его проницательности: он сразу видел суть дела.

— Я считаю, что не стоит раньше времени смотреть на вещи столь мрачно, — продолжал он. — У меня такое чувство, что раз уж я видел начало твоей истории, то увижу и ее конец. Тебе как-то удастся узнать природу Твари, и тогда ты ее схватишь, свяжешь и одолеешь. Хотя, должен сказать, выведать, что она такое, необыкновенно трудно… И есть во всем этом одно обстоятельство, которое меня сильно тревожит. Выходит, что сейчас Тень разгуливает в твоем обличье или, по крайней мере, она стала каким-то образом похожа на тебя. Ее видели люди на Вемише, и я здесь, на Иффише. Как это могло случиться? Она же не была так похожа на тебя на Архипелаге?

— Ты же сам слышал, что нам говорили в Школе: все правила меняются в Просторах…

— И совершенно верно, могу тебе сказать. Там, на Роке, я выучил очень хорошие наговоры, но тут они либо вообще не действуют, либо дают такой результат, что только руками разводишь. Зато есть наговоры, которыми я часто пользуюсь здесь, но на Роке их никто не учит. На каждом острове свои силы, и чем дальше от Внутренних Земель, тем меньше шансов угадать, какие там силы и как с ними обращаться. Только знаешь, я не думаю, что этим можно объяснить, почему так изменилась Тень.

— И я тоже не думаю. Я считаю, что когда перестал от нее убегать и начал ее преследовать, именно моя воля придала ей форму и обличье. Хотя та же перемена мешает ей теперь высасывать из меня силу. Понимаешь, что бы я ни сделал, все отзывается в ней, как эхо. Она — мое порождение.

— На Осскиле она назвала тебя по имени и тем лишила силы любое волшебство, какое ты мог обратить против нее. Почему она не сделала так еще раз, в фиорде на острове Ладони?

— Не знаю. Может быть, на Осскиле она из моей слабости извлекла столько силы, что смогла заговорить. А что, если говорила она тогда моим же языком, иначе откуда ей узнать мое имя? Откуда? Этот вопрос терзает мне душу все время с тех пор, как я покинул Гонт и гоняюсь за ней по морям. До сих пор я не нашел ответа и не знаю, где его искать. А если она вообще не может говорить сама, ни бесформенная, ни в любой форме, принимаемой ею? Лишь когда становится геббетом, тогда пользуется чужим языком. Но точно я ничего не знаю.

— Тогда надо бояться встретить ее второй раз в виде геббета.

— Я думал об этом, — сказал Гед и, как в ознобе, протянул руки к красным углям в камине. — И считаю, что во второй раз она так не сделает. Теперь она привязана ко мне — так же, как и я к ней. И теперь ей уже не освободиться от меня настолько, чтобы схватить другого человека и высосать из него и волю, и бытие, как она сделала со Скиорхом. Теперь она способна завладеть лишь одним существом — мной. Если я вдруг ослабею настолько, что попытаюсь снова бежать, чтобы порвать наши узы, — вот тогда она мной и завладеет. И тем не менее… когда я всеми силами души и тела старался схватить ее, она испарилась и убежала от меня… И так будет повторяться вновь и вновь, но по-настоящему ей никогда не убежать, поэтому я всегда легко отыщу ее. Навеки я привязан к мерзостной, жестокой Твари, и никогда не порвать мне этих уз, если только я не узнаю слово, которое даст мне власть над ней. Ее имя.

Боб тоже погрузился в безрадостное раздумье, а потом спросил:

— А существуют ли вообще имена там, в царстве Тьмы?

— Геншер, Верховный Маг, говорил мне, что не существуют. Но мой учитель Огион думает иначе.

— «Нескончаемы споры магов», — процитировал Боб и улыбнулся не слишком весело.

— Служительница Древних Сил на Осскиле клялась, что Камень назовет мне имя Тени, но я тогда оставил ее слова почти без внимания. Но еще раньше дракон предлагал мне назвать имя в обмен на свое собственное, чтобы я оставил его в покое. И я думаю, что все, о чем спорят маги, драконы знают совершенно точно.

— Разумеется, они многое знают, но вряд ли стоит рассчитывать, что они нам что-то откроют, желая добра… Кстати, что за дракон? Ты ничего мне не рассказывал о нем. Выходит, после нашей последней встречи ты успел побеседовать даже с драконом?

Они проговорили так до самой поздней ночи, постоянно возвращаясь к печальному, горестному делу, предстоящему Геду, но тем не менее он испытывал радость, побеждавшую любую горечь. Они снова вместе, дружба, связующая их, столь же крепка и неизменна, ее не могли поколебать ни время, ни обстоятельства. Наутро Гед проснулся под кровом друга и, будучи еще в полудреме, ощутил себя таким здоровым и благополучным, будто стены жилища надежно защищали его от любой порчи и зла. Весь день он пребывал в дремотном покое, окутавшем его мысли и чувства, и радостно принимал это состояние — не как доброе предзнаменование, а как дружеский дар. Он считал, что здесь, в доме, как в последней гавани, он изведал покой, и, пока длился этот краткий прекрасный сон, он просто принимал это счастье и наслаждался им.

У Боба накопилось много дел накануне отъезда, поэтому он отправился в обход поселений острова, прихватив с собой паренька-колдуна, служившего у него подмастерьем. Гед остался с Ивой и ее братом Дубком, обыкновенным мальчиком, старше Ивы, но моложе Боба. Дар — или бич — магической силы миновал его, и в мире он успел повидать лишь