Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

Молчание…

— Я готов, господин полковник, — поднялся из кресла Банников, удивив офицеров.

— Садитесь, поручик, — махнул рукой полковник. — Вот и пошлём туда батальон, в котором вы ротой командуете, — с облегчением от принятого решения перекрестил лоб, отметив, как нахмурился комбат. — Не хмурьтесь, господин подполковник. Как вы знаете, кроме внешних, существуют и внутренние враги… И неизвестно ещё, какие опаснее. В Севастополе, как сообщили из штаба округа, начавшееся кровопролитие остановил полковник Де Роберти со своими войсками. А вот градоначальник контр–адмирал Спицкий растерялся… Ибо тоже из моряков… Спасибо генерал Неплюев не поддался на его уговоры и не стал потакать требованиям полоумной толпы, направившейся громить город и освобождать заключённых из тюрьмы. По злоумышленникам открыли огонь… Сорок ранены, восемь — убиты. Митингующие, так их прозывают в газетах, рассеяны. Заметьте, господа: митингующие или манифестанты… Но не громилы или погромщики… Потому как громят — кого надо… Через несколько дней социалисты сумели взбунтовать рабочих адмиралтейских мастерских. Вскоре забастовка приняла общегородской характер. Но не это несёт главную угрозу а, прости Господи, ненаглядные наши морячки. С японцами сражаться не умеют… Вспомните Цусиму… А тут — герои. В казармах флотской дивизии подняли бунт, охвативший до двух тысяч матросов. К ним могут присоединиться и солдаты. Дурной пример, как говорится, заразителен. На грани мятежа оказались два расквартированных в городе полка: 50‑й Белостокский и 49‑й Брестский. Но офицеры сумели увести их за город и отделить, таким образом, от проникших в казармы агитаторов–социалистов. Теперь имеете представление, в какой обстановке нам предстоит действовать. Слава Богу, пока хоть на кораблях спокойно, — вновь перекрестился он.

Однако командир полка, видимо, в чём–то был грешен. В день прибытия батальона в Севастополь, взбунтовалась команда крейсера «Очаков».

Принявшего команду над батальоном полковника, ибо комбат заболел и на усмирение не поехал, в числе других старших офицеров, пригласил на совещание генерал Неплюев, дабы довести до сведения обстановку в городе.

— Господа. Митингуют сейчас моряки и мастеровые. Агитаторы внушили рабочим, что свобода — это когда работать не следует, а следует ругать правительство и чего–нибудь громить, шляясь по улицам с революционными красными и чёрными анархистскими флагами, — вздохнул он. — Матросы вначале лишь наблюдали за происходящим, а затем революционные пропагандисты взбаламутили их, и огромные матросские толпы влились в рабочие ряды. Главный командир Черноморского флота адмирал Чухнин отправил в Петербург запрос — когда выйдет указ об увольнении тех, у кого вышел срок службы? Пока ответа нет. Сахарова сняли, а новый военный министр всё никак не войдёт в курс дела, — разозлившись неизвестно на кого, повысил интонации генерал. — Скоро и в Маньчжурской армии подобные инциденты начнутся. Не хотите воевать — распускайте отслуживших и запасников. Ну чего ждут? — разнервничался он. — Простите, — взял себя в руки. — Что самое горькое, в рядах офицерского корпуса появился предатель, — осуждающе–презрительно сморщил лицо. — Некий лейтенант Шмидт. Сын весьма достойных родителей, но полностью неприличный человек. Обуреваемый гордыней, но ничего в жизни не добившийся, полюбил выступать на митингах, призывая к свободе. Именно он спровоцировал толпу на освобождение из тюрьмы заключённых, а после трагических событий, выступил на кладбище с пламенной речью, осуждающей, разумеется, нас, царских сатрапов. И там с ним случился припадок. Душевнобольной, оказывается. Или голова не в порядке. Согласно досье из министерства внутренних дел, в двадцатилетнем возрасте познакомился с профессиональной проституткой и женился на ней. Брак морского офицера с женщиной лёгкого поведения, у которой вместо паспорта — жёлтый билет, поверг в шок сослуживцев и, особенно, его отца. Он проклял сына и вскоре скончался — сердце не вынесло такого позора. Однако со стороны командования никакой реакции не последовало. Потому–то на флоте начался бардак и расшаталась законность… К тому же за мичманом, именно в этом чине тогда пребывал, гранитным утёсом стояла фигура его дядюшки. Будь у меня такой племянник, я бы в шею выгнал его со службы за поступок, противоречащий офицерской чести. Видя безнаказанность, снова начудил… Закатил истерику на приёме у командующего в то время Черноморским флотом адмирала Кулагина: «Находясь в крайне возбуждённом состоянии, говорил самые несуразные вещи», — прочёл в справке министерства внутренних дел генерал. — И вновь дядюшка замял дело. Психопату предоставили годичный отпуск для поправки здоровья. Лечился в Москве. По совету доктора подал рапорт об увольнении. Не найдя себе дела на суше, запросился обратно на море, и по протекции дяди получил должность в торговом флоте. Однако с началом войны с Японией назначен старшим офицером угольного транспорта «Иртыш». Сам великий лейтенант Шмидт и какой–то вонючий, пардон, угольный транспорт, входивший в эскадру Рожественского, направляющуюся на Дальний Восток. Дурак–дураком, простите, а воевать не хотел — убить могут. Устроил драку с одним офицером, а когда разняли, запустил тяжёлым стулом в зеркальное стекло ресторана — так в рапорте написано. И опять всё сошло с рук. При поддержке дяди получил назначение на Черноморский флот. Чухнин — друг Шмидта–старшего, назначил его племянника командиром устаревшего миноносца, базирующегося в Измаиле. Став командиром миноносца № 253 с экипажем из двадцати матросов и двух офицеров, возненавидел, мне кажется, даже Россию. Плавая в торговом флоте на пароходе «Кострома» получал пятьсот рублей в месяц, а на этом корыте имел жалованье — восемьдесят девять рублей. И в тридцать восемь лет только лейтенантишка. Ну за что? — страдал он и решил, в меру своего ума, поправить бедственное материальное положение — выкрал корабельную кассу в три тысячи рублей золотом. Огромадные деньги. Даже для меня. Поехал в Киев, и просадил капиталы на ипподроме.

Офицеры осуждающе загудели.

— Да–да, господа. Командир в военное время покинул вверенный ему корабль, украл деньги и проиграл на бегах. За то и другое даже в мирное время полагается каторга. На миноносец он вернулся, но с пустыми карманами. Это произошло летом. Завели дело о пропаже корабельной кассы. Шмидт объяснил пропажу денег таким образом, будто катаясь на велосипеде по городу — потерял их.

— Надумав кататься на велосипеде, непременно следует брать с собой казённые полковые деньги, — видя, что генерал задумался, под смех офицеров выдал реплику Банников, но тут же осёкся, узрев полковничий кулак.

— Сейчас он находится под следствием и в отставке. Дядя, правда, вернул казне утерянные племянником средства.

— Выкрутится и на этот раз, — скрипнул зубами полковник.

— За радикализм речей недавно арестовывался, но вскоре был освобождён. Эта странная флотская фигура уже успела создать себе репутацию пламенного оратора и революционера. Причём выступает всегда в так ненавистной ему морской форме, — дополнил характеристику отставного офицера генерал.

Он не знал, что именно этим утром домой к лейтенанту пришла делегация от команды Крейсера «Очаков».

Удивлённый и обрадованный доверием моряков Шмидт каждому пожал руку и на всякий случай представился:

— Пётр Петрович, господа моряки. Фамилию вы знаете: «А то демократия наступила… Петькой станут звать… Или, на хохлацкий манер — Петро».

— Кондуктор Частник, — пожал протянутую руку серьёзного вида моряк. — Сергей Петрович.

— Комендор Антоненко, — представился второй.

— Машинист первой статьи Гладков, — щёлкнул каблуками третий.

Усадив гостей за стол, хозяин предложил им чай с печеньями, чем сразу расположил моряков к себе.

Откашлявшись, Частник прогудел прокуренным басом:

— Экипаж, ваше благородие…

— Зовите просто Пётр Петрович, — поправил его Шмидт, чем вызвал доброжелательное покхекивание, громкий хлебок чая из чашки и продолжение речи:

— На митинге нижние чины — офицерьё с корабля съехало, прошу пардону, — приложил к груди не слишком чистую ладонь, — избрали меня командиром крейсера «Очаков» и выдвинули требования к начальству: улучшение питания, быта, условий службы, увеличение выплат…

— Да это всё мелочи, господа моряки. Из–за этого не стоило и огород городить… Бунтовать то есть…

— Да мы и не бунтуем, — встрял в разговор комендор. — Мы проводим принцип демонстративного неподчинения… Как сказал один товарищ: анархия — мать порядка!

— Команда у нас сборная. Из разных экипажей, — медленно подбирая слова, вступил в разговор машинист. — Крейсер долго стоял на «доводке» в заводе, вот там нам и посоветовали поднять мятеж и выдвинуть справедливые требования. Крейсер только что пришёл из учебного похода. Вы лучше нашего знаете, что это сложная боевая машина, для управления коей нужны офицеры…