Держава (том третий) - Валерий Кормилицын

Под потолком он «махнул» бокал пшеничной и до конца выслушал марш.

По разумению полковника Ряснянского как–то без огонька и вяло.

— Отставить! — рявкнул он. — Павловцы — кругом молодцы. Что на войне, что в тылу. И дети у них родятся в два раза быстрее, чем обыкновенные, и даже, чем у гусаров. Так выпьем, господа, чтоб и полковником новорождённый стал в два раза быстрее положенного. Ур–ра!

Аким наверху, с трудом удерживая равновесие, под туш оркестра жахнул ещё один бокал, на этот раз шампанского.

После, как водится, пить стали за всё. Даже за сапожную ваксу.

Рубанов–старший в начале ноября, по просьбе барона Фредерикса, поехал в Царское Село.

— Максим Акимович, как я рад вас видеть, — жал ему руку и даже похлопал по плечу министр Двора. — Венценосная семья, узнав о рождении вашего внука, передала подарок, — достал маленькую бархатную коробочку. — Вот этот золотой крестик на цепочке.

Рубанов, вытащив крестик, прикоснулся к нему губами.

— Сделайте одолжение, передайте Их Величествам мою искреннюю благодарность.

— Непременно. Государь завизировал вашу отставку, пожаловав чином генерала от кавалерии. Ну и, разумеется, соответствующим пенсионом. А сейчас, ваше высокопревосходительство, пойдёмте в мои апартаменты, и выпьем шампанского за здоровье новорождённого. Как все догадались — Максима Акимовича Второго. После вашей, произошло море отставок… И не у всех таких почётных… А девятым валом стало увольнение от всех должностей самого великого князя Владимира Александровича.

— Вот уж действительно неожиданное известие, — поразился Рубанов.

— Как здоровье государыни? — когда, сидя перед камином, угощались не шампанским, а коньяком, поинтересовался он.

— Нервничает и переживает, — понизил голос барон. — Из–за болезни цесаревича Алексея. Вы свой человек, вы знаете, — взахлёб делился сплетнями стареющий царедворец. — Поверьте, кроме вас и поговорить не с кем.

Наливали сами — прислугу из кабинета барон удалил:

— Слишком у них длинные языки… А новостей много. Императрица летом сего года приблизила к себе Анну Танееву. Да вы должны знать её. Дочка главноуправляющего Его Императорского Величества канцелярии Александра Сергеевича Танеева и Надежды Илларионовны Толстой. Праправнучки фельдмаршала Кутузова.

— Конечно, знаю. Особенно хорошо — её деда по матери, участника русско–турецкой войны генерал–лейтенанта Иллариона Толстого.

— В январе прошлого года она «получила шифр» и я, по просьбе… не помню уже чьей, назначил её фрейлиной, в обязанности которой входило дежурить на балах и выходах при императрице Александре Фёдоровне. Вот тогда, видно, она и глянулась государыне. Всё лето они музицировали в четыре руки за роялем, чаще всего наигрывая «Лунную сонату», всегда умилявшую до слёз нежную душу императрицы… Да это бы ещё ладно, — не поленился подойти к двери и запереть её. — Первого ноября, во вторник, Николай принял у себя какого–то уродливого.., пардон, юродивого… За текущие три дня я всё о нём узнал. Трепов по моей просьбе расстарался. Некий Гришка Распутин. Крестьянин села Покровского, Тобольской губернии.

«Императрица давно искала молитвенника из народа, — внимательно слушал министра Рубанов, — как бы эта встреча не обернулась ещё одной дружбой… Иоанн Кронштадский для венценосной четы слишком суров, а духовник слишком мягок. Ежели императрица изредка повысит на кого–нибудь голос, и спрашивает у него — большой ли грех совершила, то, как правило, получает ответ: «Дьявол не пьёт, не курит, не прелюбодействует, но всё равно он — дьявол».

— … Где–то в Киеве, на богомолье, его встретила Милица, жена великого князя Петра Николаевича и её сестра Анастасия, после развода с герцогом Лейхтербергским, вышедшая замуж за двоюродного дядю царя великого князя Николая Николаевича…

— Длинного, — наполнил рюмку Рубанов. — А супруги их: черногорка номер один — Стана, и черногорка номер два — Милица.

— При дворе именно так и называют, — засмеялся Фредерикс, закусывая коньяк долькой шоколада. — Так вот, — продолжил повествование. — Они остановились в подворье Михайловского монастыря и заметили странника, колющего дрова. Тот пристально посмотрел на дам, отчего у них затряслись поджилки — об этом мне Николай Николаевич поведал, и поклонился им. Завязался разговор и знакомство. Богомолец показался дамам очень интересным — рассказывал о своих странствиях по святым местам, и они пригласили его навестить их в Петербурге.

— От таких предложений, разумеется, не отказываются даже безграмотные мужики, — высказал своё мнение Рубанов.

— … Особенно — если себе на уме, — утвердительно покивал головой Фредерикс. — В позапрошлом году этот «старец» появился у нас в столице и остановился в монастырской гостинице, как гость архимандрита Феофана. Отца же Феофана познакомил с «божьим человеком» архимандрит Хрисанф, приехавший из Сибири и наслышанный о чудесных исцелениях, пророчествах и проповедях «святого».

— Тьфу, прости Господи! — отреагировал на «святого» Максим Акимович.

— Вполне вероятно… Чем Бог не шутит, когда чёрт спит, — хитро усмехнулся барон. — У Николая он вылечил собаку, за что и удостоился высочайшей аудиенции. Напрасно вы подали в отставку, Максим Акимович. На одного умного советника у императора стало меньше, и как бы этот ловкий пройдоха не занял ваше место, — поднял рюмку с коньяком Фредерикс. — Помню, как вы в нагольном тулупе во дворец притопали в начале царствования… А государь с государыней весьма благоволят простым людям. Трепов доложил, что Распутина принимал даже отец Иоанн Кронштадский, и якобы сказал ему: «В тебе есть внутренняя сила, но сумей ей правильно распорядиться». Этот ушлый старец выпил у черногорок сто самоваров, поведав, что способен излечивать все болезни. Как поделилась с одной фрейлиной Стана: «Его рассказы убедительны, а серо голубые глаза сверкают так суггестивно, что берёт оторопь и восторг».

— Тётки в горах Черногории нахватались суеверий, вот и преклоняются перед ним, — разлил по рюмкам Рубанов.

— … Начинается самое интересное. Одна из них спросила, может ли он излечить гемофилию. Тот ответил утвердительно. Ещё большее впечатление произвело его заявление, что он уже излечил несколько лиц от этой болезни. Дамы были счастливы, что нашли человека, способного излечить цесаревича, и этим оказать громадную услугу царской семье. Так–то вот, мой друг, обстоят сегодняшние дела. Всё новые и новые люди… Вы в курсе, наверное, — сменил тему Фредерикс, — что на место Булыгина, министром внутренних дел назначен Дурново, Пётр Николаевич. Очень хороший человек. Патриот и умница. Но конфликтует с Витте. Может это импонировало государю при назначении его на пост министра.

— Владимир Борисович, Манифест способен внести в государстве лишь раздор, а не умиротворение, — услышав о Витте, вспомнил его политические декларации Рубанов.

— Не только один Витте Манифест продавил, — глянул на дверь министр Двора. — тут ещё и Николаша посодействовал… Не пойму, ему–то какая с того выгода?

— Выгода может проявиться нескоро. Даже через несколько лет. А Витте — дважды враг и предатель России. За первое предательство стал графом полусахалинским, теперь ждёт оваций и лавровых венков в виде княжеского титула и ордена Андрея Первозванного.

— Такой награды даже у меня нет, — взгрустнул опьяневший уже барон. — В 1899 году высочайше пожаловали орден Святого Александра Невского. А в конце 1903 года — бриллиантовые знаки к нему.

— Бриллиантовые знаки — это неплохо. Моя последняя награда — медаль «В память коронации Императора Николая Второго».

— Да полно вам, Максим Акимович, Мне ли не знать, что после медали вам жалованы государем Святой Станислав 1‑й степени и Анна аналогичной степени. А такая медаль и у меня есть. Витте вы совершенно верно охарактеризовали. Лис сам себя перехитрил. Земцы участвовать в его кабинете наотрез отказались. И умиротворения в Державе как не было, так и нет. В царстве Польском после опубликования Манифеста не прекращаются демонстрации в пользу широкой автономии, а то и независимости. В Финляндии за пару дней всеобщая забастовка охватила всю территорию княжества, и генерал–губернатор Оболенский счёл за благо покинуть Гельсингфорс на броненосце «Слава». Через неделю возникли беспорядки в Кронштадте. В день рождения вашего внука началось поголовное пьянство моряков.

— Неплохо рождение второго Максима Акимовича отметили, — ухмыльнулся первый.

— Ну да. Дабы их опохмелить, утром 27‑го пришлось два батальона Преображенского полка посылать. Правда, перепившиеся матросы сопротивления не оказали. Через три дня начались такие же события во Владивостоке. Но тут пьянство вылилось в избиения китайцев и корейцев. Японцев–то не удалось побить. Пили и буянили в основном запасники, ждущие отправки домой. Теперь Витте уповает на Земской съезд, что откроется в Москве 6‑го ноября.