Сшитое сердце - Кароль Мартинез

в заляпанном кровью и грязью подвенечном платье?

Она еще ближе придвинулась к истерзанной плоти, чтобы почувствовать ее тепло своей кожей, влажными губами. Осторожно подула на раны, затем провела рукой по кудрям каталонца и легонько поцеловала его опухшие губы. Он быстрым движением схватил ее за руку, не открывая глаза.

Фраскита так изумилась, что едва услышала стон, долетевший из глубины маленькой пещеры.

Мартирио не умела читать, но без конца листала записную книжку врачевателя. Вела пальцем по длинным извилистым красным линиям. Там были изображения людей без кожи, вывернутые наизнанку тела, выставляющие напоказ свои таинственные внутренности. Анхела и Педро несколько раз в тот день пытались стащить у нее записную книжку, но у них ничего не вышло. Мартирио была начеку, так что они сдались и стали упрашивать показать им, что в этой книжке. Показать она не захотела, но всю историю в конце концов им рассказала.

В первую ночь, когда Бланка уложила их спать, а мама зашивала лицо каталонца, монотонно рассказывала Мартирио, ей приснился мельник. Он неподвижно стоял в пещере перед белой фреской Педро и указывал на вход в подземелье.

Потом она ползла без фонаря в непроглядной темени своего сна следом за странным провожатым с меловым лицом. Она долго двигалась вслепую, раздумывая над тем, когда же закончится этот странный сон, – до тех пор, пока в продуваемой ветром тьме не почувствовала, как ледяные пальцы сунули ей в руку что-то – эту записную книжку.

Это прикосновение ее и разбудило. Она уже не лежала в пещере вместе со всей семьей, а и в самом деле стояла в холодном мраке, сжимая в правой руке маленькую книжечку. Значит, она действительно ходила в темноте, как лунатик!

Ощупав стены, девочка прикинула, насколько узок проход, в котором она оказалась, и безо всякой паники отыскала в ледяной черноте обратный путь. Улеглась на подстилку, спрятала книжечку под юбку и уснула.

Наутро она была уверена, что ничего такого не было, что ей все приснилось. Что это один из ночных кошмаров, которые обычны у детей, а иногда снятся и взрослым – когда разум над нами подшучивает, заставляя поверить, будто мы проснулись, чтобы напугать еще больше. И когда мы успокаиваемся и думаем, что вырвались из кошмара, и нам кажется, что мы открыли глаза в реальном мире, то с ужасом обнаруживаем, что чудовище или какое-нибудь видение по-прежнему перед нами, словно оно вышло из сна, словно наши мысли его материализовали.

Но когда Мартирио встала, что-то выпало у нее из-под юбки. Маленькая книжечка в кожаной обложке, кое-где запачканная красным.

И тогда она поняла, что мельник действительно приходил за ней. Пещера улыбалась ей – такой же пустой и доброжелательной улыбкой, что и призрачный мельник.

Проход в глубине пещеры был на месте – ледяной, продуваемый ветром.

После того как младшая сестра закончила свой рассказ, Анхела и Педро, немного помолчав, расхохотались. Умеет же эта Мартирио сказки сочинять!

Мануэль, как и обещал, привел обратно Бланку и Клару, когда солнце посылало последние косые лучи и камни отбрасывали длинные тени. Он не стал задерживаться, его ждал Хуан. Но они условились, что завтра на рассвете он вернется за повитухой.

Цыганка с нежностью смотрела ему вслед. Бедный мальчик, как он устал, такие круги под глазами.

Она вернулась потрясенная тем, что видела внизу. Рассказала, как деревенские искали виноватых, как остатки доверия к анархистам понемногу растворялись, как все валили друг на друга вину за это крестьянское восстание.

Эухенио, внимательно слушавший рассказ матери, пошел следом за ней к источнику. Темнело, близилась ночь. Они были одни, и врачеватель, воспользовавшись этим, завел одну из тех тирад, которые так ловко у него получались.

– Так бывает во всех войнах, человеческая мерзость мало-помалу поднимает голову, все на всех доносят, запах смерти становится привычным, люди готовы на любые унижения, лишь бы выжить. Обрываются связи между близкими. Умирающий у нас на глазах ребенок – не наш, так с чего мы станем отдавать ему то, что нужно и нашим детям? Лучше пусть умирают чужие дети, пусть умирают дети у соседа, у друга, у сестры. Имеет значение только наш самый ближний круг, и он сжимается до тех пор, пока (для одних с воем, для других без единой слезинки) этот круг, этот последний бастион человечности не рухнет, побежденный инстинктом выживания. И тогда доносят на родителей, продают детей и друзей, потому что все эти связи причиняют лишь боль. Я сейчас говорю не о воле к жизни, а о том мощном всплеске, который принуждает нас жить. Как некоторым удается сопротивляться? Где они берут силы, чтобы бороться со своим инстинктом? Вот в чем вопрос! Трусость, подлость, мерзость, убийства, резня меня не удивляют. Меня поражают те всплески героизма, когда в творящемся хаосе человек, существо столь несовершенное, позволяет победить сочувствию и любви. Может ли такой поступок не быть обдуманным? Это ведь риск, самопожертвование – в момент, когда вокруг сплошь смерть и погибель, когда особенно остро осознаешь свою уязвимость, нелепость своего существования, в момент, когда ты уверен, что умрешь и ты, умрут и те, кого ты любишь, – умрут от голода или пыток, если мы отдадим ту малость хлеба, какая у нас осталась, тому, кто умирает у нас на глазах, или приютим того, кого все называют предателем, врагом, неужели такое самопожертвование – всего лишь прихоть? Как ты думаешь, матушка, способен ли я на благородный поступок? Смогу ли подвергнуть себя опасности не ради искупления, а лишь ради незнакомца? Бесполезный поступок ради того, чтобы почувствовать себя выше других? – нет, я не об этом. Такое-то возможно. Но я рад был бы покинуть этот абсурдный мир, совершив необдуманную и героическую выходку. В конце концов, почему бы тому, кто в мирное время был чудовищем, не сделаться героем революции?

Бланка ничего не ответила. А ведь ей хотелось бы рассказать ему о сломленных, уничтоженных созданиях, обо всех тех, кто идет на смерть, кто безо всяких величественных жестов попросту отказывается защищать свою незначительную особу в мире, который покинула любовь. Но она знала, что сын ничего героического в этом не увидит и что ответа ему не требуется.

День, когда Мануэль не пришел

На следующее утро Сальвадор чувствовал себя уже достаточно хорошо, чтобы встать, но Фраскита настояла, чтобы он еще несколько часов полежал.

Каталонец был охвачен нетерпением. Мануэль запаздывал. Дожидаясь его, повитуха нашла занятие для Аниты, и та, встав на свою шкатулку, старательно месила тесто для хлеба на