Сшитое сердце - Кароль Мартинез

темные уголки, куда даже смерть не может сунуть нос. А теперь оставь спящую сестру в этой нише. Ее должно быть хорошо видно из пещеры. Как фонарик в темноте.

– С ней ничего здесь не случится?

– Не беспокойся, ты ее спасла. Они найдут ее. Лес в двух шагах отсюда. Если прислушаешься, до тебя долетят трели соловья и храп Квинса.

– Я могу туда выйти?

– Нет, тебе придется вернуться той же дорогой, чтобы в одиночку встретиться лицом к лицу с чудовищем, и поторопись. Идем навстречу ему!

– Чудовищу?

– Человеку. Другого чудовища я не знаю. Скорее!

И Мартирио, нехотя покинув спящую сестру, снова растворяется во мраке подземелья.

Она в последний раз оборачивается, чтобы взглянуть на Клару, слабый свет так успокаивает в этой тьме. Пока она прижимала к себе теплое, безмятежное тельце, умереть было не страшно. Теперь она совсем одна.

Людоед ненадолго останавливается в подземном зале, где за несколько минут до того отдыхала Мартирио. Принюхивается, прислушивается, озирается и в конце концов слышит приближающиеся легкие шаги. Девочки идут сюда! Он гасит фонарь, и пещера погружается в непроглядный мрак. Но не все ли равно, ему-то чего опасаться? Он хищник, его не пугают темнота и холодный ветер этого мира. Какого черта ему чего-то страшиться?

Он подстерегает добычу, которая ощупью движется к своей неизбежной погибели.

Эухенио на ощупь пропитывает лоскут ткани жидкостью из склянки. От запаха снадобья в горле слегка першит.

Шаги становятся громче. Он напрягается, готовится прыгнуть.

Девочка здесь, в темноте, он ощущает ее присутствие, вот она остановилась, но он слышит ее частое дыхание. Она одна, неподвижная и испуганная, и совсем рядом, только руку протянуть. Он кожей чувствует ее страх. Упивается им. Она нерешительно делает еще шаг и задевает его. Дольше терпеть он не в силах.

Людоед бросается на девочку, та вопит во все горло.

Заткнуть ей рот!

Вопль разносится во всех направлениях, бьется о стены, отскакивает от них, ищет выход, несется по коридорам, нарастает, изменяется, ширится, долетает до пещеры, у входа в которую разместились стражницы, вторгается в сны обеих, разрушает их.

Женщины разом просыпаются.

Зажигают фонарь. Перепуганные дети уже на ногах. Анита прижимает к себе шкатулку. Мартирио и Клара исчезли, а леденящий душу вой несется из глубины пещеры. Педро с Анхелой, не сговариваясь, бросаются туда, откуда несется крик. Проход свободен от камней. Они исчезают в нем, остальные торопятся следом.

– Заткнись, паршивка! – сквозь зубы цедит Эухенио, стараясь запихать в рот девочки заготовленный лоскут.

Мартирио в темноте пытается вырваться из огромных лап. Сопротивляется изо всех своих невеликих сил и кричит, кричит. Но людоед скручивает ее, прижимает тряпку к носу, заталкивает в рот. Она уже не может ни кричать, ни дышать, она задыхается от странной вони. Ее руки и ноги беспорядочно дергаются. Дышать! Она больше не может дышать! И она обмякает, угасает.

Крик оборвался. Сменился еще более пугающей тягостной тишиной.

Фраскита со своей оливковой сумкой через плечо останавливается в логове дракона, ожидая знака. Все ждут, затаив дыхание. И тут Педро, опустив глаза, замечает рядом с колодцем клочок бумаги, измазанный красным. Показывает на него Анхеле, и они устремляются в проход. Бланка, не поспевая за ними, подбирает листок, красный от предназначенных для нее слов. Это первая страница, слова любви.

Эухенио, хоть и сильно возбужден, однако все же понимает, что девочка – не Клара. У него стучит в висках, он прижимает к себе горячее тело, обнюхивает его. Надо уходить, он знает, что должен скрыться, что крик Мартирио, несомненно, всех переполошил. Знает, что его легко будет выследить, что листки, выдранные из книги его жизни, приведут к нему. Но не может перестать поглаживать и лизать тело, которое сжимает в объятиях. Он вытаскивает из сумки большой нож, тот самый, что несколько дней назад на дороге протягивал матери. Тот, что она не взяла.

– Так, значит, ты, потаскушка, спрятала сестру и теперь уже не можешь рассказать мне куда! – шепчет он в маленькое ухо. – Ты чуть было не испортила мне все удовольствие, дрянь паршивая. Но, видишь ли, я и с тобой счастлив! Вот так… тихонько… чувствуешь мое жало? Это ты – мой свежий хлеб, мое жаркое солнышко, гадкая девчонка!

Он словно раздвоился, пойманный в силки кружащего голову вожделения. Если он останется здесь, его поймают! Да нет – время, им потребуется время, чтобы добраться до него подземным ходом. Он может немного побаловаться своей добычей, а потом пойдет дальше. Он найдет выход, он всегда находил выход. И когда он в кромешной тьме задирает на девчонке юбки, щупает нежную кожу ляжек, вылизывает безволосую щелку, его горло внезапно сдавливают ледяные руки.

Фраскита с разбегу останавливается, услышав новый вопль. Низкий, взрослый голос. Она почти у цели. Осталось всего несколько десятков метров.

Эухенио, выпустив Мартирио, хватается за горло. Но душившие его руки исчезли. Врачеватель, не переставая протяжно выть, шарит в поисках фонаря. И не находит. Он пытается отдышаться в разреженном воздухе, ему кажется, будто холодные, как смерть, пальцы пробегают по его затылку, по спине, по члену. Людоед наносит удары ножом в пустоту. Снова поднимает детское тело, чувствует покидающее его тепло, плача, прижимает к себе, словно хочет укрыться за этим нежным заслоном из плоти. Укрыться от терзающей его призрачной руки. Кромсая воздух во всех направлениях, задевает собственную руку. Брызжет кровь.

Слышится топот, разгорается огонек. Наконец-то свет, он выберется из этой адской ночи! Ускользнет от этих рук без лица. От их ледяного ужаса.

Фраскита и ее дети врываются в пещеру, где врачеватель скорчился со спущенными штанами, сжимая в руке нож. Мартирио вся в крови. Анхела с воплем бросается к неподвижной сестре, но Эухенио, закатив глаза, размахивает ножом и не подпускает ее.

Появляется Бланка, в руках у нее измятые листки. Тяжело дыша, она всматривается в лицо сына. Он плачет, зовет ее жалобным, почти детским голосом.

– Мама, я боюсь! Помоги мне! – ноет он, прячась за обмякшей, окровавленной куклой.

Цыганка медленно приближается к обезумевшему от страха сыну. Нежно гладит его по щеке, садится рядом, обнимает. Эухенио успокаивается, понемногу разжимает руки и выпускает девочку. Она перекатывается на бок, юбка на ней задрана. И тогда он расслабляется в дряблых руках повитухи, прячет свою большую голову между ее грудей.

Фраскита бросается к безжизненному телу дочери, обнимает ее, поднимает.

Молча.

– А Клара? – наконец выдыхает она, не сводя глаз с мертвенно-бледного лица Мартирио.

Все озираются.

Никаких следов маленького, сияющего во тьме чуда.

Западня