Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Я не умею это больше, — но будто вопреки своим же собственным словам я придвигаюсь ближе к ней и, высвободив руку, провожу ею по её волосам. — Я не знал бы, что сказать, и, возможно, так же сильно, как мне хочется по-прежнему уметь и помнить, как, я хочу и отдалиться от тебя.

— Что ж, тебе это отлично удаётся.

— Но сейчас-то я здесь, — невзирая на своё противоречивое признание, я тоскующий, одержимый, зависимый и потерянный без неё даже в этот самый момент, на расстоянии всего лишь в несколько сантиметров, не говоря уже о пространстве во много городов и длительных сроках. Мои губы чуть ли не прикасаются к её лбу. — И я буду с тобой. Мы можем заняться, чем только хочешь. Вместе. Поговорить или не говорить, а посмотреть фильм. Или, я не знаю, придумать что-то другое, — я готов на что угодно, если ей хоть в какой-то степени морально плохо, а мне в то же самое время удастся заставить её почувствовать себя гораздо лучше. Не выходя за разумные пределы, но остальное неважно. Сказать или сделать, всё равно.

— Твоя мать приезжала в гости.

— Клянусь, я об этом не знал, — вздыхая от такого неожиданного перехода, тихо говорю я, — пока не пошёл провожать Дениз. Но ты могла бы позвонить мне сама, — но я знаю, что этого бы не произошло. Не только потому, что этого уже не случилось, сколько ввиду её характера и всего, что между нами не так, как раньше.

— Это не имеет значения. Тебя любят, Дерек, — отведя взгляд в сторону окна, будто ей стыдно или что-то подобное, говорит Оливия почти едва слышно, что так непривычно для неё, всегда держащейся уверенно и стоически. — Ты только не разочаровывай Кимберли.

— Это имеет значение, — возражаю я, дотягиваясь до её лица и пытаясь развернуть его к себе, но, ощутив отсутствие взаимности, бессильно опускаю руку. — Что ты вообще хочешь всем этим сказать? Она тебя обидела?

— Разве меня возможно обидеть?

— Да. И тебя тоже, — сердце будто что-то ударяет, и кратковременное удушье застаёт меня врасплох. — Каждого в этом мире можно обидеть. Всё остальное просто маска. Но я никому не позволю причинить тебе боль. Даже своей матери.

— Она её и не причинила. Если она что-то и сделала, то лишь сказала правильные и очевидные вещи. Кроме этого, ничего больше не было, — Лив снова ложится, на этот раз на правый бок и спиной ко мне, и мне так хочется попросить её открыться мне, даже если здесь, и правда, нет ничего, с чем она вопреки обыкновению может вдруг не справиться. Но эти слова лишь будут криком в пустоту, бессмысленным и ненужным, поэтому я не произношу ни слова. — Я не думаю, что хочу смотреть фильм. Ты можешь заниматься привычными тебе вещами.

Она так легко об этом говорит, в то время как я нисколько это не могу. Привычные мне вещи без неё совершенно не те, да и не могут быть таковыми, когда, даже банально уткнувшись в цветную картинку телевизора, в комнате ты был не один, а со своей женой в объятиях, а теперь об этом нельзя и подумать. На моих губах возникает грустная усмешка.

***

— Алло.

— Спасибо, что привезла краску, мам. Я уже дома, всё хорошо, — говорю я в трубку, едва гудки прекращаются после пары сигналов и сменяются настороженным голосом. Наверное, учитывая то, что с недавних пор я знаю, а моя мама наверняка думает, что мне это очень даже может быть известно, я не удивлён, слыша именно такую его тональность.

Но, что бы там ни было, я не хочу сердиться. Возможно, это глупо и необдуманно, если подумать про физическое состояние Оливии и копнуть глубже, размышляя на тему, как ей могло стать хуже, но ведь не стало, и ребёнок также цел, но какой в этом смысл? Во всех этих мгновениях на грани скандала, ссор и выяснения отношения? Будто от них есть хоть какая-то польза, и, если мы все соберёмся в одном месте и покричим друг на друга, жизнь внезапно станем раем, и всё наладится в точности так, как мне бы того хотелось. В том или ином виде я всё это уже испробовал. И ничего не помогло.

— Дерек, родной.

— Мне сказала Дениз. Лив бы не стала. Жаловаться или что-то подобное. Поэтому я не знаю, что между вами было. И даже не уверен, что хочу это слышать, — потому что так я определённо почувствую себя обязанным что-то сделать, сдержать обещание, данное Оливии, даже если в данной ситуации это требует скорее слов, чем поступков, и что-то всё-таки да предпринять, только вот есть ли у меня реальный выбор? — Но, возможно, я должен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я вспылила. Сильно. Сказала ей то, что, наверное, в любом случае не следовало говорить. Прости меня, милый.

— Это ты прости, что я рассказываю вам далеко не всё, — отвечаю я, выключая звук на включённом телевизоре, чтобы он пока мне не мешал, но в дальнейшем всё-таки собираясь найти что-нибудь, что меня на время отвлечёт. — Про ребёнка и вообще. Во всём этом нет твоей вины. Только моя. Ты не ожидала увидеть Лив, и это лишь из-за моего молчания.

— Она в порядке?

— Она наверху. Одна.

— А ты где?

— Внизу, в гостиной, — разобрав свои вещи, закинув некоторые из них в машинку и запустив стирку, и снова заполнив контейнер Оливии необходимыми медикаментами, я разложил диван и впервые за несколько часов смог вытянуть немного ноющие ноги, одновременно откинув голову на спинку. Так я и собрался с мыслями, чтобы позвонить матери. — Если не брать в расчёт работающий телевизор, то я сижу в темноте, — может, говорить об этом не стоит, но мне всё равно не одурачить никого из своей семьи. Я только зря потеряю время, пытаясь делать это и утверждать, к примеру, что у меня здесь чуть ли не вечеринка, хотя в профессиональном смысле мне не о чем грустить.

Мы выиграли во всех трёх выездных встречах, и, исходя из совокупности результатов с начала сезона, характеризующейся одиннадцатью победами и четырьмя поражениями, на данный момент мы находимся в первой тройке лидирующих команд в своей конференции. Я не говорю про Никс, где так и не смог прижиться и стать своим, но это мой третий сезон в Лейкерс, и пока всё складывается гораздо лучше, чем в первые два года в команде. Я думаю, что в этот раз мы вполне можем… Впрочем, лучше так скоро вперёд не забегать.

— Я много думала в последние дни, Дерек, — мама выдерживает небольшую паузу прежде, чем продолжить. — Что, если, когда ты спрашивал, мне стоило дать тебе бабушкино кольцо? — я, правда, просил у неё кольцо, которым папа в своё время сделал предложение ей самой, но едва ли верил в успех этого предприятия и поэтому, услышав отказ, просто приобрёл кольцо на заказ. Эту тему мы больше никогда не затрагивали. До сих пор. — Может, тогда сейчас всё было бы по-другому.

— Нет, не было бы. Всё так, как есть, — качаю головой я, ни секунды не думая подобным образом. — Дело ведь тут не в кольце, — дорогая или нет, разве по сути безделушка удерживала хотя бы одного человека от того, чтобы причинить боль другому? Это всё просто несбыточные вещи.

— Хочешь знать, почему я недолюбливаю её?

— Я не уверен, — когда-то очень хотел, но сейчас не знаю. Ответ, возможно, запоздал года так на два. Сильно сомневаюсь, что теперь он мне жизненно необходим или хотя бы чуточку нужен. Но возражаю я слишком вяло и уклончиво, так что меня не удивляет то, что это не было воспринято, как должно.

— Она напоминает мне меня в её же возрасте.

— Что, прости?

— Я была в точности такой же.

— Замкнутой и недоступной? Ну это вряд ли, — не могу представить себе, чтобы она хотя бы в чём-то походила на Оливию. Даже если это было задолго до того, как мы с Лилиан появились на свет, и с тех пор наша мать могла стать уже совсем другим человеком. — Если только нет чего-то, что я не знаю, — и даже если всё так и было, а мне не стоит отвергать мысль, что все люди меняются на протяжении всей жизни эмоционально и внутренне под действием обстоятельств, ситуаций, стрессов, испытаний и переживаний, я не чувствую необходимости спрашивать у неё, а не делала ли и она случайно аборт. Называйте это безусловной уверенностью или как угодно по-другому, я просто знаю, что моя мать не относится к числу таких женщин.