Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Можешь сказать мне что-нибудь, что первым придёт в голову?

— Буквально что угодно?

— Да. Неважно, что, просто говори.

— Я подумываю купить бордюр для обоев, — понимая её желание отвлечься от хаоса за окном хоть как-то, произношу я без обдумывания. Но, может быть, это не то, чего она на самом деле хочет, вовсе не нуждаясь в таких подробностях даже ради смены мыслей в голове. — Знаешь, узенькую полоску с каким-нибудь узором или рисунком. Может быть, с мишками. У нас, правда, краска, но вряд ли есть принципиальная разница. Хочу отделить один цвет от другого.

— Так ты закончил с покраской?

— Да, — я нанёс второй слой вскоре после того, как высох первый, потому что завтра с посещением врача и отъездом на игры мне точно будет не до того. Если относительно своего графика в ближайшие дни мне в целом всё предельно понятно, то похвастаться ясностью и в остальном я определённо никак не могу. — Осталось лишь купить мебель, — переместившись по зашуршавшей простыни, которой я застелил диван, моё тело придвигается к Лив, лежащей на правом боку. Не медля ни секунды, моя ладонь в нежном и дрожащем от любви импульсе дотрагивается до её живота. — Хочешь, я замолчу?

— Нет, — она поднимает свой взгляд на меня, настороженный, но тёплый, уютный, улыбающийся и открытый в своей уязвимости. Я улавливаю одновременно робкое и волевое прикосновение к низу своей майки под одним на двоих одеялом. — Нет, ты не обязан. Я уважаю твоё желание говорить о том, что для тебя важно.

В этом признании есть место колеблющемуся тону и нервно звучащим сомнениям, но не агрессии, нацеленной на самозащиту и оборону, что так отлично от всего, что я знаю и соответственно, быть может, могу использовать эту перемену в свою пользу, и всё-таки мне не хочется вести сейчас сильно сложные разговоры. На ночь глядя и с этой грозой, которая и так достаточно стрессовое явление, чтобы решать ещё и важные вопросы при всём этом мельтешении и словно повторяющихся сериях взрывов, когда ребёнок вообще только-только затих и наконец смог успокоиться.

— А ты всё ещё так непременно и оставляешь одну ногу снаружи одеяла, да? — её левая нижняя конечность, согнутая в колене, лежит обнажённая поверх ткани. Притяжение побуждает меня провести рукой по гладкой и шелковистой коже, чуть сжав бедро, и всё это… В этой близости скорее душевной, чем физической, несмотря на некий присутствующий здесь и сейчас интимный аспект, мы будто заново узнаём друг друга. С прикосновениями кожа к коже, на самом деле, как я чувствую, гораздо большими, чем просто этот визуально будничный контакт. Тт неё ко мне ещё при первой встрече словно протянулась невидимая нить, достигшая моего сердца так стремительно, будто это было предопределено свыше задолго до нашего рождения, и связавшая нас навеки даже с этой унылой и мучительной недоверчивостью.

— Ты не забыл? — сбивчиво вдохнув, в целом с застрявшим где-то в горле дыханием спрашивает Оливия, что заставляет меня взаимно также судорожно растеряться, но это быстро проходит. Ненадолго утраченный контроль над речью и способностью выстраивать предложения позволяет мне собрать в одно целое обуревающие рассудок мысли:

— Когда я впервые узнал об этой твоей привычке, ты чуть ли не ушла к себе домой. Ты подумала, что я смеюсь над тобой. А я почувствовал себя так, будто меня ударили, потому что мне не хотелось думать даже о том, чтобы остаться одному. Ещё ужаснее была мысль, что мы ляжем каждый в свою кровать в разных частях города, прежде поругавшись, но не помирившись, — как на духу, говорю ей я, думая, что, может, сейчас она тоже вспоминает тот вечер и мои слова, когда я и так сказал, что одинаково не хочу засыпать ни без неё, ни в состоянии ссоры, но Лив… В ответ нет ни слова. Я же в принципе привык и ничего уже не жду. Ну, по крайней мере, стараюсь. — Ладно, давай всё-таки попробуем заснуть. Завтра ведь трудный день.

Моя майка освобождается от частично чуждой и забытой мною хватки вместе с поворотом тела с левого на правый бок. Самую малость потянув одеяло на себя, закрыв глаза в попытке не реагировать на вспышки, я ещё и борюсь с потребностью в прошлых временах, когда по ночам мне не приходилось прятаться за одеждой. Мы легко могли заснуть абсолютно обнажёнными, чтобы чувствовать друг друга без преград, а не поворачиваться спиной подобно нынешнему мне. Я не столько о сексе, сколько о полном доверии, которое, как я думал, тогда между нами было, и любви, отвергающей любые прятки. Даже не знаю, что бы я теперь отдал, чтобы вернуть то волшебное взаимодействие, ту прекраснейшую связь хотя бы на одно мгновение. Вполне может быть так, что без преувеличения всё до последнего цента.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Дерек.

— Да.

— Я скучаю по твоему голосу.

— Только по нему?

— Нет, — её рука тёплая и ни капли не прохладная, и уж тем более не грубая, а ласковая. Когда она сначала кончиками пальцев, а мгновением спустя и всей ладонью дотрагивается до низа моей спины, игнорируя ткань, меня всего буквально передёргивает исключительно в хорошем смысле и сжимает в комок нервов, но это даже приятные ощущения. Я предпочитаю чувствовать стеснение в груди, вызванное прикосновениями, и ломку по ним, возникающую уже спустя секунду после их исчезновения, чем совсем забыть, каково это, когда тебя хотят касаться, и лишиться человека напрочь. Не знаю, что будет со мной, если до этого однажды всё-таки дойдёт. Если мы больше никогда… Ни она ко мне, и ни я к ней. — Нет, не только по голосу. А, наиболее вероятно, по всему. То, что в тебе есть, то, какой ты даже после всего этого времени, и то, что ты близко, но не так, как раньше, и я чувствую расстояние… Какая-то часть меня… Она словно существует отдельно от тела и будто смотрит на всё это со стороны, и ей… Каждый день ощущается как маленькая смерть, и ей или мне мучительно больно, понимаешь?

— Понимаю, — мне ли это не понимать, когда я сам прохожу через то же самое. Одни дни бывают плохими, а другие вполне сносными, если в них происходит что-то такое, что переключает всё внимание на себя. В душе в некоторой степени я жажду сказать, что каждый из нас нередко заслуживает именно то, что получает, но с Лив… Я более не хочу, чтобы ей было плохо. Вот почему её неоднозначные слова откликаются во мне не меньшей надломленностью духа, чем та, которую я распознаю и читаю в её едва слышном и бередящем старые раны голосе. — Но, знаешь, ты ведь жива, а изменить нельзя только смерть.

— Но та девушка…

— Она никто. И ни одна из них никогда не будет тобой. Тогда это не было и не могло быть так, как между нами. И оно ведь всё ещё твоё, — я на ощупь нахожу её левую руку и, нежно сжав, прижимаю ладонь к своей груди, прямо туда, где под кожей, сосудами, венами, капиллярами, артериями и костями располагается самый жизненно важный орган любого человека. — Моё сердце по-прежнему принадлежит тебе, и если ты хочешь его, меня обратно, то…

— Да, я… Я…

— Тогда мы можем разобраться с этим.

Это довольно отчуждённый, обезличенный и отстранённый ответ, вызванный тем, что это, как я уверен, не будет легко и просто, если подумать о перспективе, а не о двух-трёх ближайших днях. но я впервые за внушительный отрезок времени засыпаю не один, а с кем-то, кто не просто кто-то, а самый дорогой мне человек. Наутро, позавтракав кашей с молоком, йогуртом и свежими круассанами из единственной в районе кондитерской, мы отправляемся к врачу, по пути не обнаруживая никаких разрушений или поваленных кустов. Я чувствую себя воодушевлённым, наполненным положительной энергетикой и вполне счастливым. Живот сводит судорогой, как при отравлении, но это не оно. Я скорее ассоциирую эти трепещущие ощущения внутри с бабочками и их крыльями. Напрямую связанные с Лив, а не просто имеющие к ней какое-то отношение, они заставляют вспотеть мои руки, держащие руль. Я чуть ли не выдыхаю в облегчении, как только благополучно нахожу место на парковке, и, вытерев ладони о джинсы, заглушаю двигатель.

Моё дыхание нервное и изувеченное тем, как скоро после минувшей ночи с её усталостью, разочаровывающим отчаянием из-за бессонницы и новой надеждой любезные и внешне обыденные фразы, ставящие во главу угла беспокойство и заботу о любимой женщине, а именно «спокойной ночи», «доброе утро», «что ты хочешь на завтрак?», «на улице прохладно» и «твой телефон у меня», в моей ситуации могут превратиться в «я всё ещё тебя люблю». Я почти едва дышу, когда Лив дотягивается до кнопки выключения по-прежнему тихо играющей магнитолы одновременно со мной, но тут же отдёргивает руку прочь.