Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— У тебя тоже была угроза, да?

— Во вторую беременность. И я действительно чуть не потеряла Дэвида.

— Ладно. Давай, — я вздрагиваю, когда Дениз дотрагивается до обнажённой кожи, и, держа поднятую рубашку в стороне от неё, поворачиваю голову в сторону, так как мне всё равно слишком неуютно, чтобы смотреть. За все эти месяцы я вряд ли хотя бы реально смотрела на собственный изменившийся живот, но, к счастью, эта как бы экзекуция заканчивается довольно быстро. — Ну что?

— Ничего. Не о чем переживать. Если только о тоске по тому, что когда-то было твоим. Что бы ты там ни думала, что это можно преодолеть, поверь, воспоминания всегда в нашей голове. Они могут притупляться, но никогда не исчезнут навсегда. Их может усилить любая, казалось бы, мелочь. Это просто так, чисто для сведения, — какая-то часть меня хочет велеть ей заткнуться и прежде разобраться в собственной личной жизни, но я не произношу ни звука. Потому что, пожалуй, впервые за всё последнее время я настолько исчерпана, что гораздо более значительной доли моего внутреннего существа совсем не хочется говорить. — Ужин, я так понимаю, на моё усмотрение, — и с этими словами Дениз выходит прочь из комнаты, оставляя меня наедине с кучей мыслей и моим животом, вроде не внушающим опасений, но всё равно подвижным и энергичным, что я не в состоянии взять под контроль. А я ведь всегда получала всё, что хотела, только не теперь. Но, возможно, мне это даже нравится.

Глава двадцать вторая

— Как всё прошло?

— Нормально. Мы не стали подругами, если ты об этом, но всё в порядке. И, кстати, мы ничего тебе не сломали.

— Не смешно, — отвечаю я, вспоминая о нашем с ней разговоре перед моим отъездом. — Я всё-таки не уверен до конца, что воспринял бы это полностью спокойно.

— А, по-моему, это было бы забавно, папочка. Со временем тебе стоит подумать о детской площадке. Или хотя бы о качелях.

— Езжай-ка ты уже домой, — на моём лице невольно проявляется улыбка, — мальчики наверняка соскучились по своему отцу.

— Да, сейчас. О, чуть не забыла, — на секунду отвернувшись от Джейми и Дэвида, уже сидящих в своих автомобильных креслах в ожидании момента, когда их пристегнут, Дениз поворачивается ко мне около левой задней двери своего автомобиля, рядом с которой мы оба стоим. — Я ведь сделала картофель с мясом в духовке. Он в холодильнике. Так что вам будет что поесть на ужин. Я подумала, что у тебя вряд ли будут силы готовить. А тут и доставку ждать не придётся.

— Это здорово. Спасибо тебе большое, — говорю я, когда Дениз наконец заканчивает с мерами по обеспечению безопасной перевозки детей и захлопывает дверь салона. Только-только приехав на такси из аэропорта после перелёта из Портленда, стоять у плиты это действительно последнее, что мне хочется делать. Да и заказывать готовую еду вообще-то тоже. — Правда, я это ценю. Только Митчелл тоже наверняка голодный.

— Ты меня выгоняешь, Дерек Картер? Хочешь как можно скорее остаться с ней наедине?

— Этого всё равно не будет, и не говори мне тут ерунды.

Я ещё не поднимался к Лив и не видел её, решив сначала проводить Дениз и мальчиков к их отцу, который уже наверняка тоже дома, соскучившийся по своей семье за эти четыре дня и задающийся вопросом, когда же я наконец их отпущу. Но у меня в любом случае не произойдёт ничего из того, что напоминает счастливое воссоединение любящих друг друга людей даже после непродолжительной разлуки. Так какой, чёрт побери, смысл торопиться к тому, кого вопреки всему желанию ты, вынужденный сдерживаться и контролировать чувства, всё равно не сможешь ни обнять, ни поцеловать?

— Всё это, конечно, не моё дело, но, по-моему, она плохо справляется с тем, что сюда приезжала Кимберли.

— Что? — из-за этих слов, на первый взгляд прозвучавших, как бред, я выпрямляюсь словно по стойке смирно, и от всей моей некоторой радости не остаётся и следа. — Моя мать была здесь? Когда?

— В день матча с Денвером. Я думала, ты знаешь. Оливия была уверена, что Кимберли тебе немедленно позвонит, — и не она одна. На её месте я бы сделал в точности тот же самый вывод. Учитывая их отношения, бывшие, да и нынешние в принципе тоже, и тот факт, что, не ожидая этого и пребывая не в курсе последних событий исключительно из-за моего осознанного молчания, мама наткнулась на мою когда-то жену в моём же доме, это странно, что я не удостоился звонков, наполненных вопросами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Но гораздо больше этого меня беспокоит то, что происходило между ними. То, какими словами они могли обменяться друг с другом, и как это отразится на всех нас, но прежде всего на моём ребёнке. Контролировать себя временами может быть очень и очень трудно, а если речь о ненавистном тебе человеке, то и тем более. Хуже отношений, чем существуют между моей матерью и Оливией, пожалуй, просто не может быть.

— Нет, я не имел ни малейшего представления, — моя рука почти до боли сжимает заднюю часть шеи, и я облокачиваюсь на чужой седан цвета морской волны. — Рассказывай всё, что знаешь.

— Ничего, кроме того, что она привезла краску. Мы были на улице, и меня попросили уйти. Хочешь, я подожду, пока вы поговорите?

— Нет. Не хочу тебя задерживать.

— Тогда я поехала?

— Да, пока, и ещё раз спасибо тебе.

Я обнимаю Дениз прежде, чем она садится в машину, машу на прощание мальчишкам и захожу внутрь, лишь когда та отъезжает от дома. По уму мне бы стоит остыть, но это, кажется, выше моих сил. Поднимаясь наверх, моё тело преодолевает чуть ли не по три ступеньки за раз. Я не могу сказать, что поддерживал связь с Оливией, или что она звонила мне хотя бы однажды за эти дни. Я всё ещё не знаю, как это делать, трусливый и остерегающийся снова столкнуться с безразличием и холодностью, и потому контактировал лишь с женой друга. Но сейчас это совсем другое. У меня не выйдет просто избегать, оставаться вдали, одновременно находясь рядом. Это несовместимые вещи.

Я замираю в дверном проёме гостевой комнаты, напряжённый, растерянный и охваченный смятением, в то время как Лив лежит на левом боку в халате и носках и, кажется, с телефоном около подушки. Я прохожу внутрь только после небольшого промедления, а она по-прежнему не реагирует. Лишь окончательно приблизившись, мне становится ясно, что она просто спит. Грудь плавно поднимается и опускается в размеренном ритме дыхания, волосы частично скрыты махровым воротом голубого цвета, а живот, кажется, стал даже больше за эти дни, что я его не видел. Дотянувшись до пледа, я просто укрываю им Лив со всех сторон и, переложив сотовый с кровати, уже собираюсь тихонько выйти, когда вдруг обнаруживаю, что она смотрит на меня:

— Привет.

— Здравствуй.

— Ты давно вернулся?

— Минут десять назад. Прости, не хотел тебя будить, — почти шепча, нетерпеливый и испытывающий фактически ломающую меня тягу, что, наверное, не сулит мне ничего хорошего, я опускаюсь на край кровати рядом с её телом. — Нет, не вставай, — но Лив всё равно принимает сидячее положение, и это сродни ломке. То, как она близко, то, что я могу чувствовать исходящее от неё тепло и видеть небольшое покраснение на щеке, рука, нежданно цепляющаяся за мою левую ладонь, пристальный взгляд, проникающий в самую суть, и то, как одновременно со всем этим мы далеки друг от друга. — Тебе холодно? Хочешь, я немного включу отопление? Или, может, принести тебе чай или что-нибудь ещё?

— Нет.

— Ладно, тогда я…

— Почему ты ни разу не позвонил?

Я слышу неприкрытую боль, резь в затихающем к концу фразы голосе и попытку спрятаться за обвинением, вернее за тем, что, наверное, должно было так прозвучать, но для меня всё это неубедительно, лживо и шито белыми нитками. Я ни на секунду не верю в её старания выглядеть не более, чем просто оскорблённой моим пренебрежением. Речь не об ущемлённой гордости, это обида в чистом виде, как тогда, когда вы обещаете кому-то оставаться на связи, но не делаете этого, или забываете про чей-то День рождения или ещё какой праздник. Впоследствии подобное оборачивается тем, что с вами ссорятся и некоторое время не разговаривают, потому что вы действительно расстроили и заставили испытывать моральные муки, преисполненные неприятными минутами, тягостными размышлениями и душевными страданиями. Вот какой сейчас выглядит Оливия. Травмированной изнутри. По моей вине. Потому что я не думал, что…