Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения

— Почему ты просто не отвёз её к родителям?

— Я не думаю, что она чувствует их любовь. Ну или, по крайней мере, любовь Мэриан. В общем-то это трудно объяснить, — или же я просто не хочу делать этого. Выкладывать всё как на духу и рассказывать Дениз, что я жалею женщину, которую не должен любить, но не могу перестать, и что меня почти затошнило, когда она едва поделилась хоть чем-то. Я не хочу, чтобы потом это дошло до Митчелла, и при встречах они стали смотреть на меня с ещё даже большей жалостью, чем смотрят сейчас. Хотя им, наверное, многое ясно, как белый день, я всё равно не собираюсь быть уж слишком откровенным, чтобы моё имя то и дело всплывало в чьих-то вечерних разговорах.

— Ты только не злись, я рада помочь, пусть мы с ней и не друзья и вообще едва знакомы, но эта женщина… Она делает из тебя какого-то мазохиста.

— Все мы немного такие, когда отдаём хотя бы часть себя другому человеку, — я не воспринимал себя так ни разу за всё время своего брака и вообще не считал, что суть каких бы то ни было отношений, неважно, мимолётных или серьёзных, состоит в том, что привязанность или даже любовь неизбежно сопровождаются болью и тем, как один ущемляет или ограничивает другого, но сейчас и за последнее время я уже многое переосмыслил. Если в этом доме и находится мазохист, то я самая явная и очевидная кандидатура. Даже Лив с её вроде как неуверенностью до меня невероятно далеко. Что может быть большим издевательством над самим собой, чем переход от попытки изобразить непримиримость к смягчающему повороту на сто восемьдесят градусов меньше, чем за пять минут? — Разве ты так не считаешь? Мы словно предоставляем ему разрешение, свободу и право сделать с нами всё, что заблагорассудится, и лишь надеемся, что он не воспользуется этим оружием против нас. Мы с тобой в одной лодке, Дениз, даже если это проявляется по-разному, а нам не хочется это признавать, и мы закрываем глаза на некоторые вещи.

— Хочешь сказать, что двум мальчикам, которые, ещё можно сказать, пешком под стол ходят, будет лучше расти без их отца?

— Хочу сказать, что мы с тобой так или иначе терпим. Вот и всё.

— Он пообещал, что его последняя интрижка действительно последняя. Морально мне не прекрасно, если внешне именно такое впечатление я и произвожу, но я верю Митчеллу.

— Если не сдержит слово, и станет слишком, уходи. Не думай о том, куда, — помня о том, как Лив сделала вывод о сдерживающей, как ничто другое на свете, силе денег, говорю я, хотя и понимаю, что в реальности всё гораздо сложнее, чем на словах. Особенно когда у тебя есть дети, которые ещё слишком малы, чтобы им можно было объяснить, что эти самые хрустящие бумажки на дорогах не валяются, а зарабатываются порой изматывающим и тяжёлым трудом. Но всё-таки все мы заслуживаем простого человеческого счастья, иначе в чём смысл? — Просто сделай это. Жизнь коротка, чтобы о чём-то сожалеть.

— Советуешь мне бросить своего лучшего друга? Это как-то не по-дружески.

— Зато честно и открыто. Без обид, хорошо?

— Ну раз сегодня мы такие откровенные, то я почти уверена, что твоя Оливия все эти дни преимущественно в постели и проведёт. И так даже будет лучше. Она ведь всё равно не захочет спускаться к нам, Дерек. Она в жизни не видела моих детей и ненавидит всё это. Но я справлюсь с ней. Здесь всё будет хорошо. Я только хочу, чтобы однажды ты также подумал и о себе. Что у тебя всё было замечательно.

— Ладно. Пойду скажу ей, что уезжаю.

Я поднимаюсь на второй этаж и, целенаправленно пройдя мимо своей спальни и будущей детской, захожу в гостевую комнату, которая совершенно стерильна по части запахов и недавних следов присутствия других людей. Чтобы в ней кто-то останавливался, надо иметь семью и приглашать к себе кого-то, кто потом, возможно, захочет остаться на ночь, но с этой точки зрения до вчерашнего дня в этом доме давно никого не было. А согласно моему сердцу, вдруг застучавшему в груди сильнее прежнего даже через странную тесноту и непонятную скованность внутри, и сейчас тоже не должно быть. Будто это неправильно. То, что когда-то мы засыпали и просыпались вместе, а теперь Оливия находится через две стены от меня из-за ванной между комнатами. Но именно это я в том числе и имел в виду, когда говорил, что со мной она жить не будет, и мы, правда, словно посторонние люди. За эти часы мы действительно виделись лишь несколько раз. Когда вчера я принёс ей готовый обед, перед отъездом на матч оставил на ужин опять-таки заказанную еду, а этим утром сварил вроде бы съедобную и нормальную по консистенции кашу, дополнив её творогом, йогуртом и стаканом молока, и, конечно же, таблетками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Их вовсе немного, но от одного вида всей этой палитры, состоящей из успокоительных препаратов, витаминов и средств от спазмов, меня уже тошнит. Соответствующие коробки на моей кухне словно бы повсюду, хоть я и сложил упаковки исключительно в одно место, а не бросил всё это на виду. Но, даже не видя их, я знаю, где они лежат и как визуально выглядят. А ведь при нормальной протекающей беременности ничего из этого нам было бы не нужно, но теперь в моей голове лишь болезнь. Всё, что я делаю и на что смотрю, целиком и полностью ассоциируется исключительно с ней одной. Все эти нервы, денежные траты, проявления пусть и сдержанной, но всё-таки заботы, Дениз, её мальчики. И даже на играх я вряд ли смогу отключить рассудок. Так или иначе он будет крутиться вокруг «а что, если?», и с этим ничего не поделать. Принятию мне ещё учиться и учиться.

— Я принёс тебе чай, бутылку воды и орехи с яблоком. А ещё разложил твои таблетки по времени приёма вплоть до своего возвращения, — я ставлю плетёную корзину на тумбочку и тут же, рядом кладу контейнер с лекарствами, — выпей, пока не остыл. Дениз уже здесь, так что через несколько минут я уеду. Дай мне, пожалуйста, свой телефон. Я оставлю тебе её номер, чтобы, если что, ты могла ей позвонить и попросить её подняться, — но Лив продолжает лежать без единого движения на левом боку спиной к окну, и если бы я не видел, как поднимается и опускается её грудная клетка, и не слышал звук дыхания, то, наверное, бы решил… Хотя я не знаю точно, что именно бы подумал, но независимо от этого сажусь на кровать рядом с её телом и, помедлив, всё-таки дотрагиваюсь до её тёплой и нежной на ощупь правой руки около локтевого сгиба, — я помню, мы словно чужие друг другу, как соседи по общежитию, хотя я никогда в них не жил и не совсем это себе представляю, но если у тебя что-то болит, то давай ты скажешь мне об этом. И в дальнейшем тоже будешь говорить. Пусть это не будет одноразовой акцией, — и, пожалуйста, не веди себя так, будто ты в этом одна, хотя должна видеть, что я рядом, крутится в моих мыслях, но я принудительно одёргиваю себя. — Тебя что-нибудь беспокоит? — моя ладонь по-прежнему касается кожи. Чуть передвинувшись и сместившись ближе ко мне, Лив поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Уж не знаю, что она ищет после длившегося не более секунды, но всё равно прочувствованного мною прикосновения к моим пальцам, но даже в несколько сбитом с толку состоянии я думаю, что ей, возможно, не составит никакого труда это обнаружить. Соответствующая вероятность очень и очень велика. Гораздо выше возможности того, что она пожелает признаться в боли, неудобствах или просто ощущениях, непохожих ни на что из жизни до беременности, как бы сильно мне не хотелось познать их хотя бы с её слов. — Может быть, спина, поясница, живот или что-то другое, что я не упомянул?

— Даже если и болит, кем я буду, если признаю это, и разве человек вообще может быть с кем-то откровенным, когда знает, что чуть ли не каждое его слово этого кого-то злит?

— Я стараюсь это контролировать. А ты будешь той, кем и рождена быть.

— Значит, всем нам непременно предназначено главным образом беременеть и рожать?

— Отчасти да, раз это заложено природой, но в то же время нет, — я бы никогда не стал её принуждать, и пусть в каком-то смысле всё так и вышло, наверное, это нормально, когда некоторые пары настолько самодостаточны, что принимают сознательное решение не заводить детей. Но только в том случае, если оно совместное, а не принятое в одиночку. — Я говорю о другом. Прежде всего ты женщина, нуждающаяся в заботе и заслуживающая её. И ты можешь сказать мне всё, что угодно, если считаешь это нужным. Я хочу этого, Лив. Чтобы ты говорила со мной, даже если это ненадолго. Чтобы я мог знать, как ты.