Капля духов в открытую рану - Катя Качур

не выдержал бы избиения ногами.

Глава 33

Сайгонский не взял в тот вечер трубку, но перезвонил на следующий день. Ася отпросилась у Игоря Григорьевича и приехала к знакомому маммологу Генриху Эркинду, который еще десять лет назад оперировал ее, удаляя из груди доброкачественную шишку. Генрих был ее ровесником, талантливым и многодетным евреем, который всякий раз мял женские сиськи с блаженным удовольствием на лице, чем вселял веру в жизнь даже тем, у кого оправдались худшие прогнозы. Асе он приказал появляться раз в полгода, потому что определил ее в зону риска – три родственницы по женской линии умерли от рака груди. Ася не прямо подчинилась, но стоило чему-то кольнуть или почесаться в этой области, она записывалась к нему на прием. Эркинд активно, как месят тесто, жамкал ее грудь. Закатив глаза, он приговаривал:

– Как же я по тебе соскучился. Почему так долго не была?

– Там что-то твердое образовалось, – блеющим голосом произнесла Ася.

– Подними руки, – скомандовал он.

Она, почему-то всегда в этот момент обливаясь потом, думала, сколько же женского материала, упругого и бесформенного, эстетичного и плохо скроенного, приходится перемешивать ему в своих руках. Каким, должно быть, неприглядным и неромантичным предстает в его сознании то, что должно возбуждать и вдохновлять остальных мужчин. В родинках, в бородавках, в прыщах, в пигментных пятнах, в струйках пота, с разверзнутыми блузками на располневших или худых животах – проходили перед ним девочки, девушки, женщины, старухи… И все с безумной тревогой в глазах спрашивали: «Ну что?»

– Ну что там, Генрих?

– Ложись на УЗИ. – У Эркинда в кабинете стоял аппарат, на котором он продолжал рассматривать черно-белые разводы железистой ткани, думая о чем-то своем и одновременно балагуря с пациентками.

– Да нормально. Все там же, на голубом экране воркуешь?

– Давно уже не там.

– Мужа не сменила?

– В процессе.

– Не забывай меня. Вставай, одевайся. – Эркинд уже терял к ней интерес и флиртовал со следующей теткой, заглянувшей к нему в кабинет. – Привет, цыпа, как же я тебя ждал!

Ася вытирала бумажным полотенцем остатки липкого геля с груди, когда зазвонил мобильный. Неловким движением, пытаясь натянуть на себя лифчик, она приложила к уху телефон.

– У меня определился ваш номер, это Иван Захарович, – прозвучало в трубке.

– О, здравствуйте, спасибо, что перезвонили. – Ася мучилась в хитросплетениях бюстгальтера. За ширмой Эркинд мял очередную даму, говорить стало крайне неудобно, но упускать такой момент было нельзя.

– Это Ася. Анастасия Кречетова. Помните, вы приезжали к нам на свадьбу? – Ася путалась, голос дрожал, она выглядела явной дурой.

– И что? У половины Москвы я гулял на свадьбах. – Сайгонский торопился.

– Я была телеведущей, помните?

– Что вы от меня хотите? – Он начал раздражаться.

Ася была готова провалиться под землю. Эркинд с голой по пояс теткой притихли, их взгляды жгли Асю сквозь полупрозрачную ширму.

– Я оказалась в сложном положении. Ищу работу. Не могли бы вы мне что-нибудь предложить? – Ее голос предательски дрожал.

– Ну, милочка, – протянул в трубке Сайгонский, – а сколько вам лет?

– Сорок пять, – выдавила она высохшим металлическим горлом.

Ее кинуло в жар. На шее и груди бисером выступил пот. Что можно предложить женщине в сорок пять, стоящей в нелепой позе со сползающим лифчиком на приеме у онколога? Только бесплатную путевку в ад.

– М-м-м… я подумаю, – произнес Иван Захарыч. – Возможно, какие-то разовые поручения. Как вас зовут, еще раз?

– Анастасия.

– Всего доброго.

Ася оделась, закрыла дверь, забыв попрощаться. Она шла по улице и вглядывалась в лица прохожих, пытаясь найти хоть какое-то отражение себя. Еще семь-десять лет назад ее образ, как в книге, читался в глазах мужчин, провожавших легкую фигуру поворотом головы, и женщин, порой фыркающих вслед. Сейчас бывшая красотка, телевизионщица, журналистка была не интересна ни тем, ни другим.

Глава 34

Концертный холл Дрездена вызывал у Славочки сложные чувства. Эта прямоугольная коробка посреди средневековой готической Европы всегда нарушала его душевную гармонию. Внутри все было противоречиво, своды зала напоминали ему детское творчество из песка – будто маленькими ладошками слепили лабиринты стен таким образом, что затекшая морская волна не могла быстро найти путь к отступлению. Готовясь к своему сольному концерту, Славочка сильно нервничал. Он стал редко ездить на гастроли, один-два раза в год, и потерял ощущение молниеносного принятия любых незнакомых обстоятельств. Его начали раздражать чужие сцены, чужой оркестр, чужие простыни в отелях, пахнущие химией, а не маминым старым утюгом, который она хранила еще с Н-ска и не желала менять ни на один современный девайс. С Дарьей Сергеевной они давно переехали на Староконюшенный переулок, где раньше жил Филизуг. Славочка долго вел переговоры с депутатом Госдумы, который выкупил бывшую коммуналку, когда ее расселяли, и превратил в огромную фешенебельную квартиру. Славочка предложил баснословную цену, втрое превышающую рынок.

– Простите, зачем вам это нужно? – недоумевал депутат. – Вы же можете купить три другие квартиры в этом же районе?

– Здесь жил мой друг, здесь прошла моя молодость, здесь я был счастлив, – ответил он сухо.

Квартиру в Крылатском Славочка оставил Антону с Катюшей, у которых к тому времени было двое светлоголовых сыновей. Дарья Сергеевна долго плакала, вернувшись на Староконюшенный. В бывшей комнате Филиппа Андреевича был оборудован зал переговоров с дорогими шелковыми коврами на полу, графикой в лайтбоксах на стенах, столом из матовой темной древесины и стульями, в которых запросто мог искать сокровища Остап Бендер. Хозяин продал почти всю обстановку, объясняя тем, что жизнь интересно начинать заново. Кухня была обнесена камнем в бежевых разводах и даже намеком не напоминала ту старенькую и общую харчевню, где Дарья Сергеевна варила обеды, ругаясь с соседями, где Филизуг подарил ей изумрудное платье, которое она и по сей день надевала в театр или консерваторию. Славочка поселился в комнате, принадлежавшей раньше строителю Игоряне. Квартира сильно помолодела, вместо дверей, которые закупоривались жильцами на два-три замка, теперь дружелюбно сияли просветы арок. Подсобку со старыми лыжами, птичьими клетками и еще бог знает каким хламом соединили с туалетом и ванной комнатой в полукруглую купальню в турецком стиле с чугунной ванной на львиных лапах посередине и псевдооконцами под самым потолком. Иногда, проснувшись ночью, Славочка среди всей этой роскоши видел жильцов бывшей коммуналки и Филизуга, который обычно пил чай на кухне. Славочка садился рядом и долго рассказывал о своей жизни, признавался в грехах, вспоминал, каялся. Теперь он бывал на кладбище не чаще раза в год, ему казалось, что Фил здесь, на Староконюшенном, более