Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь - Рональд Дитмар Герсте

достиг этой исторической вехи. Уильям Томас Грин Мортон, обессилевший, измученный физически и морально, вечером 15 июля 1868 года ехал в экипаже через Центральный парк Нью-Йорка и перенес кровоизлияние в мозг. Такими были воспоминания его жены о его кончине: «Нас отвезли в больницу Святого Луки, где главный хирург и все остальные врачи сразу же собрались вокруг моего мужа, лежащего на носилках. Хирург тотчас узнал его и спросил: „Это доктор Мортон?“ Я ответила лишь „да“. После минутного молчания он обратился к группе студентов, обучающихся в клинике: „Юные джентльмены, вы видите перед собой человека, сделавшего для человечества и облегчения страданий больше, чем любой из когда-либо живших“. В тот горький момент я вынула из кармана три медали, присужденные иностранными академиями, положила их рядом с мужем и сказала: „Да, и вот все благодарности, которые он за это получил“» [11].

13. Антисептика

Одиннадцатилетнего Джеймса Гринлиса ждал полный приключений увлекательный летний день в бурлящем, суетливом мегаполисе – Глазго. Индустриализация охватила почти все Соединенное Королевство, позволяя городам расти и развиваться. Но нигде она не была настолько же неукротимой и хаотичной, как в этом шотландском городе, где располагался университет, основанный еще в 1451 году. Между 1800 и 1850 годами население Глазго увеличилось вдвое, что, кстати, до начала ХХ века произойдет еще раз. Промышленные предприятия выбрасывали темные клубы дыма в обыкновенно пасмурное небо Шотландии, а причалы порта были местом сосредоточения суматошно-деловитых людей и днем, и ночью. С Бьюкенен-стрит и других крупных улиц доносилось цоканье бесчисленных копыт и грохот колес: тысячи лошадей увлекали за собой сотни карет, экипажей и телег через город, нередко с максимально возможной для животных скоростью.

Пересекать улицы посреди этой суеты было не вполне безопасно. Возможно, Джеймс Гринлис на мгновение утратил бдительность, позволил себе отвлечься; возможно, булыжники все еще были мокрыми и скользкими после последнего шотландского летнего дождя. Он поскользнулся, в результате чего произошло столкновение с экипажем.

 Джеймс не успел быстро отскочить, и его левая нога попала под металлическое колесо.

Увидевшие это прохожие вскрикнули от ужаса; водитель нажал на тормоза, вскочил с козел и поспешил к потрясенному Джеймсу. Для людей, не имеющих отношения к медицине, зрелище было поистине жутким. Мальчик получил открытый перелом левой ноги, и из раны торчал фрагмент большеберцовой кости голени – Tibia в медицинской терминологии. Кто-то нашел носилки, на них положили едва реагирующего на речь Джеймса и в экипаже доставили в Королевскую больницу Глазго, служившую на благо больных и раненых жителей города с 1794 года. Характер травмы не оставил у врачей и медсестер, а также свидетелей происшествия и тени сомнения: рана неизлечима, в ноге уже может быть заражение и ее придется ампутировать. Каждый понимал, чем это обернется: отныне мальчика начнут считать калекой, и он будет влачить существование на задворках общественной жизни в качестве, вероятно, попрошайки. Это случилось 12 августа 1865 года. Судьба маленького Джеймса Гринлиса была предрешена.

И все же удача улыбнулась мальчику в тот день, потому что его лечащим врачом стал главный хирург больницы Джозеф Листер. Его давно угнетала беспомощность медицины в отношении открытых переломов. Гнойное воспаление, болезненный отек травмированной конечности и в заключительной стадии гангрена, заставляющий темнеть пораженную ногу или руку процесс гниения, который вынуждает огромное количество хирургов незамедлительно прибегать к использованию пилы для костей. Так, согласно господствовавшей тогда доктрине, можно было, пожертвовав травмированной частью тела, спасти хотя бы жизнь пострадавшего. Кости гораздо более восприимчивы к инфекциям, чем другие ткани организма. Джозеф Листер догадывался, что нечто незримое проникает в рану, вызывая в итоге фатальные процессы. Он слышал об исследованиях французским химиком Луи Пастером ферментации и гниения и, конечно же, о детективной работе своего соотечественника Джона Сноу, установившего, что в питьевой воде содержится что-то, вызывающее холеру. Для Листера, который рос среди микроскопов, мысль о вездесущих микроорганизмах, невидимых для человеческого глаза, была логичной.

Так, как хирургия, не страдала ни одна другая (за исключением акушерства) дисциплина: после хирургического вмешательства в организме развивался «раневой жар», инфекция. Это сильное воспаление, приводящее к лихорадке и в итоге к коме, было основной причиной смерти в любой хирургической клинике. Тогда для хирургии установили жесткие ограничения: даже известные врачи обычно оперировали всего два или три раза в неделю.

Смерть таилась не только в хирургических отделениях, хотя в них ее присутствие ощущалось особенно сильно. Любой, кто мог избежать попадания в больницу, не пренебрегал этой возможностью. Флоренс Найтингейл, ставшая для Великобритании после Крымской войны своего рода святой покровительницей, за два года до несчастного случая маленького Джеймса констатировала: «Смертность в госпиталях, особенно больших и перенаселенных городов, фактически намного выше, чем смертность от того же типа болезни у пациентов, проходящих лечение вне стен больниц» [1].

 Боль, колоссальную преграду для хирургии, преодолели с помощью эфира и хлороформа, а вот невидимых врагов на скальпеле, руках хирурга, на ране и в воздухе – победить не смогли.

Листер предположил, что с ними можно бороться, даже если они уже проникли в рану, подобную той, что у юного Джеймса. Исходя из этого, Листер взял в руки не пилу, а скальпель. Он ввел мальчика в наркоз, дав ему вдохнуть хлороформ, а затем начал осторожно очищать рану. Удалив грязь, сгустки крови и поврежденные ткани, врач бережно вернул голень в нормальное положение. В процессе Листер и его ассистент доктор Макфи снова и снова ополаскивали рану ароматно пахнущей жидкостью – карболовой кислотой. Этим же веществом была пропитана льняная ткань, которой врачи обернули ногу с наложенной шиной. Хлопчатая бумага, также предварительно смоченная в карболовой кислоте, образовывала следующий слой. На завершающем этапе наложили тонкую металлическую фольгу, плотно прилегающую ко всей повязке. Теперь оставалось только ждать. Ждать, пока рана не начнет издавать отвратительный запах, являющийся верным признаком гангрены, после чего придется провести изувечивающую операцию, которую Джозеф Листер так не хотел проводить, не попытавшись сделать что-то совершенно новое.

Джозеф Листер родился 5 апреля 1827 года в обеспеченной семье квакеров в деревушке Аптон, в то время находившейся за пределами Лондона, ныне же поглощенной мегаполисом. Его отец, Джозеф Джексон Листер, являлся успешным импортером портвейна и других вин, которыми так нравилось наслаждаться за ужином или после него ширившейся и все более процветающей буржуазии: ее представители видели в вине атрибут утонченного образа жизни. Однако у Джозефа Джексона было особое хобби, которому