Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

Конечно, в этом процессе постоянны случайные отклонения, проистекающие из мутаций и рекомбинаций. Но процесс идёт, пробивая себе путь через все случайности и отклонения, а отчасти благодаря накоплению случайностей и отклонений. Отсутствие этого учёта составляет главный недостаток генетического селекционизма от Четверикова (и его школы) и до современных исследователей, работающих в рамках синтетической теории эволюции.

Сказанное, однако, не умаляет значения для науки и человечества ни самого генетического селекционизма, ни созданной на его базе синтетической теории эволюции, ни гигантских масштабов экспериментальных исследований и практических достижений генетики.

Российская школа генетического селекционизма, основателем которой явился Сергей Четвериков, сложилась и успешно действовала не только благодаря усилиям самих учёных, но и в результате относительно благоприятных условий, сложившихся в этот период.

После безжалостного истребления российской «буржуазно-помещичьей» интеллигенции в ходе гражданской войны большевистское правительство перешло к новой экономической политике и стало продвигать развитие науки. Наука рассматривалась как важное средство реализации коммунистической утопии и на неё оказывалось мощное идеологическое давление.

Но «своих», пропитанных «пролетарским» духом учёных у новой власти было очень мало, и поэтому пришлось привлекать к научной деятельности «спецов», т. е. «недобитых» интеллигентов, которых можно было использовать для «дела пролетариата». В самом большевицком руководстве шли бесконечные споры по поводу отношения к этим «спецам».

Были предприняты чрезвычайные усилия для создания в самое короткое время новых учебных заведений, научно-исследовательских институтов и журналов. Дарвинизм рассматривался большевицкой верхушкой как «идейно близкое» марксизму научное направление. Коммунистическая религия в своём фанатическом противостоянии традиционным верам видела в дарвинизме своего союзника в сфере «научного атеизма» и культивировала миф о «до конца научном» содержании своих догматов.

Очень скромная экспериментальная база исследований и оплаты труда учёных в этот период компенсировались колоссальной мобилизационной активностью деятелей науки, которые воспряли духом после ужасов военного лихолетья и почувствовали открывшиеся перед ними новые возможности. Они работали круглые сутки, как будто знали, что нужно торопиться.

Одним из «красных вождей» ленинской популяции задолго до самих биологов был даже применён термин «синтетическая теория эволюции» и дано её определение. Этим «вождём» был Николай Бухарин. Он определил её как теорию, в которой закономерности наследственности и изменчивости подчинены главным закономерностям естественного отбора.

Сказал, как отрезал. Здесь сразу видно, кто в эволюции главный и кто кому должен подчиняться. Ленин и Троцкий также сочувствовали дарвинизму, выделяя в нём атеистическую тенденцию и материалистическую трактовку развития. Но были и другие мнения. Многие влиятельные партийные бонзы видели в дарвиновской борьбе за существование и выживании наиболее приспособленных отголосок буржуазной конкуренции и индивидуализма, а в дарвиновском учении о постепенности эволюции – противостояние теории развития материалистической диалектики и учению марксизма о революционном преобразовании мира.

После ликвидации НЭПа и начала сплошной коллективизации в деревне отношение власти к биологической науке стало меняться. Насильственная коллективизация привела к резкому падению сельскохозяйственного производства, и сталинское руководство стало требовать от учёных, чтобы они не спорили о дрозофилах, а предлагали конкретные меры для повышения урожайности и развития животноводства в условиях, когда у миллионов крестьян были отняты стимулы к качественному труду, а сами крестьяне фактически превращены в рабов на государственной земле.

Вскоре началось обычное для фанатических режимов преследование научного свободомыслия. В 1929 г. был арестован Сергей Четвериков. Он был отправлен в ссылку на Урал и его научная деятельность была прекращена. Рассыпалось и созданное им научное сообщество, была закрыта лаборатория. Трагической была и судьба многих его учеников, среди которых были лучшие представители российской биологической науки. Почти все они были репрессированы, многие расстреляны.

Тем не менее российская школа генетики и эволюционной биологии была одной из сильнейших в мире. В 1927 г. Юрий Филипченко предложил подразделить биологическую эволюцию на два процесса – микро– и макроэволюцию. Под микроэволюцией он понимал дивергенцию от популяционного до видового уровня, под макроэволюцией – надвидовой уровень эволюции жизни. Это подразделение сыграло значительную роль в дальнейшем развитии генетического селекционизма как эволюционной теории. Оно было подхвачено биологами-эволюционистами США, Англии и Германии в качестве проблемы стыковки двух уровней эволюционных преобразований. Сам Филипченко считал, что мутации, рекомбинации и отбор могут объяснить лишь микроэволюцию, а макроэволюцию ещё предстоит объяснить.

Следует отметить, что разделение уровней эволюции, проведенное Филипченко, соответствовало разделению уровней эволюции, проводившемуся Ламарком. Градации Ламарка соответствовали макроэволюции, а отклонения от них – микроэволюции. При этом Ламарк объяснял микроэволюцию приспособлением к среде посредством употребления-неупотребления органов, а макроэволюцию, т. е. градацию – устремлённостью всего живого к совершенствованию, предустановленной Творцом. По мере развития генетического селекционизма был обоснован принцип единства факторов эволюции, детерминирующих и микро-, и макроэволюцию. Но при этом был отвергнут важнейший фактор, объединяющий оба уровня эволюции – биологическая работа, эволюционная роль которой стала отрицаться вследствие признания доказанной Вейсманом ненаследуемости приобретенных свойств.

Становление генетического селекционизма приходится на 30-е годы XX века – один из самых тяжёлых и кризисных периодов человеческой истории. Начавшаяся в 1929 г. великая депрессия подорвала основы предпринимательской экономики наиболее развитых стран мира, миллионы процветавших ранее предпринимательских структур стали банкротами, миллионы и миллионы наёмных работников остались без работы, без средств к существованию и без перспектив на будущее.

Идеалы прогресса, разума и свободы, подорванные первой мировой войной, в этот период окончательно теряют свою привлекательность, подменяются всякого рода утопиями. В 1929 г. в СССР с тотальной насильственной коллективизации начинается «великий перелом» – ликвидация НЭПа и создание одной из самых жестоких террористических диктатур в истории человечества.

Во многом сходная мутация политического режима происходит и в Германии, где в 1933 г. к власти приходит Гитлер. Начинается подготовка ко второй мировой войне – самой кровопролитной и ожесточённой из всех войн, когда-либо полыхавших на этой планете. Наука не остаётся в стороне от этих процессов. В континентальной Европе она испытывает на себе всё возрастающее давление власти и навязываемой ею идеологии. Научная истина всегда была чуждой диктаторской власти, важнейшим средством воздействия на массы которой был и остаётся обман. Тем более это касается ультрамобилизационных диктатур, возникших в эпоху тотальной массификации политической жизни и всеми средствами мобилизовавших массы на «последний, решительный бой».

Простой лояльности для таких режимов недостаточно. Наука, как и всё общество, ставится перед очень узким выбором: поддерживать или умереть. Для учёных сам этот выбор подобен смерти, им приходится становиться коллаборационистами не только в общественной жизни, но и в науке. Научные взгляды нередко мутируют как подопытные дрозофилы под лучами рентгена, вся научная деятельность происходит под постоянным давлением мутационных политических систем. Но и коллаборационизм не спасает от «недремлющего ока» политических мутантов, им недостаточно словесного выражения поддержки и преданности, каждый учёный и вообще каждый человек находится под подозрением в неверии и исповедании «чуждых» взглядов.

В Германии преследования учёных начались с ламаркистов. Среди ламаркистов в Германии было немало евреев, и к тому же считалось, что ламаркизм является «левым» течением. Более «идейно близким» к идеологии национал-социализма считался социал-дарвинизм, поскольку некоторые его идеи были созвучны тезисам о соблюдении «чистоты нации» и «чистоты арийской расы».

Ламаркисты в Германии были представлены весьма влиятельными научными школами. Многие из них были отправлены в концлагеря, некоторые покинули Германию или заявили о своей приверженности социал-дарвинизму.