Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции - Лев Кривицкий

Уэлдон с женой отловили тысячи крабов и, поместив их в специальные бассейны, стали проверять влияние загрязнений на размеры головогруди потомства. Достоверность экспериментов, подтверждающих влияние отбора на наследственную изменчивость, была подтверждена статистическими методами. Бассейны с крабами издавали ужасные запахи, что делало экспериментальную лабораторию Уэлдона неким подобием «мушиной комнаты» Моргана. Зато опыты Уэлдона стали классическими, и на них до сих пор ссылаются неодарвинисты для подтверждения правоты синтетической теории эволюции, созданной значительно позднее.

Вскоре Уэлдон создал свою научную школу, которая стремилась истолковать законы Менделя в пользу учения дарвинизма. Это привело к длительному противостоянию с научной школой В. Бэтсона, которая поддерживала генетический антидарвинизм и стремилась сделать законы Менделя подтверждением мутационной теории. Борьба между двумя школами длилась до 1906 г., завершившись только со смертью Уэлдона.

Другие дарвинисты стали проводить аналогичные эксперименты на бабочках, изучая влияние на них отбора, производимого склёвыванием птиц. Так, в 1898 г. английские исследователи Е. Паултон и С. Сандерс провели подсчёт истребления птицами бабочек-крапивниц. Они создали статистически подкреплённую модель естественного отбора, в соответствии с которой покровительственная окраска при нахождении куколок на листьях крапивы способствует в огромной степени выживанию крапивниц, а значит, и получению потомства, а через него статистически достоверно регулирует наследственные признаки. Ничего нового по сравнению с «Происхождением видов» эти эксперименты не давали, они лишь свидетельствовали о том, что дарвинисты также строят свои выводы на экспериментальных исследованиях.

В 1904 г. известность получили эксперименты А. Чеснолы с бабочками-богомолами. Этот исследователь нитками прикреплял бабочек различной окраски к траве, а затем вёл учёт поедаемости их птицами. Неотличимость покровительственной окраски от естественного фона помогала бабочками выжить, что, конечно, было вполне понятно и без эксперимента. Тем не менее прикрепление насекомых к месту для изучения селективного значения покровительственных окрасок стало применяться и до сих пор применяется множеством экспериментаторов.

Авторы подобных экспериментов не принимали в расчёт их методологическую нечистоту, связанную с тем, что при изучении эволюционной роли покровительственных окрасок они лишали подопытных насекомых главного селективного фактора, без которого можно изучать манекены, но не живых существа. Этот фактор – биологическая работа по выживанию и оптимизации жизнедеятельности, выражающаяся в данном случае в «маскировочном» поведении, без которого эффективность покровительственной окраски падает во много раз. На это обстоятельство многократно указывал Дарвин. Именно на подобных экспериментах складывалась неодарвинистская тенденция, связанная с представлением об активной роли в эволюции только отбора, селективно воздействующего на приобретенные от рождения наследственные признаки, и о якобы незначительной роли жизненной активности, приводящей к образованию выработанных признаков. Возникало непонимание того, что творческая роль отбора направляется не клювами птиц, а биологической работой самих бабочек.

В 1913 г. в экспериментах Л. Плате на бабочках, имеющих сходство с листьями, было продемонстрировано очень значительное разнообразие форм, различающихся по степени этого сходства. Плате сделал вывод, что такая изменчивость не могла возникнуть посредством крупной однократной мутации, как это утверждали сальтационисты, а образовалась в соответствии с теорией Дарвина посредством отбора в череде поколений.

В 1920 г. были опубликованы результаты проведенных в 1907 г. исследований У. Гаррисона, объектом которых были бабочки-пяденицы. Исследования проводились в сосновом и берёзовом лесах в графстве Йоркшир (Великобритания). Окрас крыльев этих бабочек был двух типов – светлый и тёмный. Светлые бабочки хорошо скрывались от насекомоядных птиц и других животных на светлом фоне коры берёз, а тёмные – на тёмном фоне коры сосен.

В результате поедаемость светлых бабочек на тёмном фоне была в 30 раз выше, чем на светлом, и наоборот. Соответственно, в сосновом лесу 96 % бабочек были тёмными и только 4 % – светлыми, а в берёзовом 85 % светлыми и 15 % тёмными. Гаррисон утверждал, что до 1800 г. вся популяция бабочек была светлоокрашенной, а затем в связи с буреломом сосновый лес вырос на месте прежде росшего сплошного березняка. И бабочка стала темнеть.

Исследование Гаррисона необходимо сопоставить с исследованиями так называемого «индустриального меланизма», которые проводились вблизи Манчестера и вошли во все учебники как подтверждение видообразовательной роли отбора мелких наследственных изменений. Эти исследования осуществленные в 1956 г. под руководством В. Кетлуэлла, связывали появление тёмной окраски крыльев уже не с пребыванием на сосновой коре, а с потемнением берёзовой коры в результате осаждения копоти из отходов промышленных предприятий.

При этом утверждалось, что первые темнокрылые бабочки были пойманы на окраине Манчестера ещё в 1848 г., а затем по мере загрязнения среды их становилось всё больше, и они стали во много раз превосходить по численности белокрылых пядениц. Чистота подобных экспериментов весьма сомнительна. Если бабочки-меланисты являются результатом отбора на выживание в загрязнённой среде, откуда тогда взялись подобные бабочки в чистом сосновом бору и берёзовой роще? Кто даст гарантию, что как белые, так и чёрные пяденицы не существовали бок о бок миллионы лет своей естественной эволюции, а не просто попались на глаза исследователям в XX веке? Кроме того, никакого видообразования под действием индустриального загрязнения среды не произошло. Возникло лишь видоизменение цвета покровов бабочек.

Необычная популярность опытов со склёвыванием бабочек в начала XX века была обусловлена настойчивым стремлением исследователей, сохранивших верность учению Дарвина, в наиболее наглядном виде показать, что теория отбора «работает» и на уровне наследственной изменчивости, причём не хуже, чем теория мутаций. Но результаты этих опытов приводили к столь же упрощённым представлениям об эволюции, как и результаты опытов с образованием мутаций.

Подобных упрощений не было у Дарвина, который предлагал многофакторную модель наследственных изменений, включая в число факторов, способствующих образованию новых признаков, не только отбор как избирательное уничтожение носителей неудачных наследственных признаков, но и борьбу за существование, активное приспособление к среде, образование полезных признаков и свойств, создающих конкурентные преимущества, употребление или неупотребление органов и т. д. Все эти факторы связаны с биологической работой, производимой организмами от рождения и до смерти и приводящей к выработке приобретенных свойств, которые так или иначе «оцениваются», поддерживаются или отбраковываются отбором.

Если бы отбор сводился только к избирательному уничтожению, как это вытекало из опытов дарвинистов в начале XX века, он был бы только уборщиком генетического мусора, как это и полагали сторонники мутационной теории. Ибо творческая способность отбора проявляется лишь в тесной связи с биологической работой. Любые конкурентные преимущества организмов, даже те, что задаются в готовом виде при рождении, должны быть освоены, доработаны и использованы в процессе биологической работы как основы эффективной борьбы за существование.

Наряду с экспериментами на бабочках, представляющих весьма удобный объект для изучения действия отбора как избирательного уничтожения, известность в начала XX века получили опыты английского исследователя К. Суинертона на множестве различных насекомых, поедаемых птицами, американского зоолога Г. Бэмпеса на воробьях, подвергшихся воздействию заморозков, российского ботаника Н.В. Цингера на сорняках – рыжем лютике и малом погремке, изменявших свои формы под действием скашивания культурных растений, и многих других сторонников теории отбора.

Все эти эксперименты в целом не противоречили выводам сторонников генетического антидарвинизма, поскольку никто из этих сторонников и не отрицал отсева, который осуществляется отбором по отношению к неудачным результатам мутагенеза. Поэтому большинство участников научного сообщества довольно прохладно относилось к результатам подобных опытов. Их реакция в эмоциональном плане была примерно такой: «Вы, дарвинисты, уже полстолетия носитесь со своим отбором и пытаетесь объяснить им всё на свете. А посмотрите на генетиков: они не болтают, а дело делают. Они конкретно показывают, как в глубинах наследственности происходит изменение видов». В тот период дарвинистам на это фактически нечего было возразить.