Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

себя дома боишься притронуться к своей девушке, чтобы не запачкать ее!

На улице он остановился и решительно сказал:

— Ну-ка скажи: ты любишь меня?

— Что?

— Ты никогда не говорила мне о любви.

Нора подумала и сказала:

— Дай две копейки.

Славик опешил.

— Что? Какие две копейки?

— Мне позвонить надо! — Нора смотрела на будку телефона-автомата, возле которой они стояли.

— Кому позвонить? Ошалела ты, что ли? Первый час ночи!

— По делу. По важному делу.

Славик поискал в кармане и нашел монету. Хотел тоже войти в будку, но Нора сказала:

— Ты не входи. Я скоро!

В будке горела тусклая лампочка, и Славик, прислонившись к стеклянной двери, следил за рукой Норы. Диск под ее указательным пальцем вертелся как угорелый. Куда она так спешит? Спохватилась на ночь глядя! 4… 7… 4… 9… Славик перевел взгляд на ее губы, стараясь по их движению определить, что это за важное дело такое. Но Нора чуть приоткрыла губы, да так и осталась. Ни одного слова. Только улыбается. Чему она, черт возьми, улыбается? Помолчав целых сто лет, Нора вышла из будки.

— Поговорила? — спросил Славик с мрачной подозрительностью.

— Нет.

У Славы больше не было вопросов. Он чувствовал себя дремучим идиотом.

Когда они отошли от будки, Славик спросил:

— А сейчас я могу взять тебя под руку?

— Сейчас можешь.

Она так и сказала: сейчас можешь. Даже не удивилась его вопросу. И Славик понял, что был прав, когда с самого начала не взял ее под руку.

Горели плафоны, горели фонари над воротами домов, горели красные, синие, зеленые завитушки неоновых вывесок и реклам. Горели Норины глаза то красным, то синим, то зеленым огнем. Автомашины обдавали ее с ног до головы светом своих фар, и под этим светом ее весеннее платье вспыхивало, словно охваченное пламенем. Она шла легко, быстро, словно не касаясь ногами тротуара. Светились бесконечные витрины кафе, ресторанов, магазинов. Нора смотрела на них и улыбалась чему-то.

Нора остановилась у витрины мебельного магазина.

— Слава, а как ты думаешь, стоит нам купить торшер, вон такой, розовый? Не сейчас, правда, а?..

— Да на кой черт тебе торшер, господи! — озлился Слава. — Лампочек не хватает, что ли?

Нора обернулась к нему.

— Ты правда не хочешь иметь торшер?

— Плевать мне на торшер! — заорал Славик. — В брезентовой палатке его поставлю, что ли?

— Какой ты милый, когда ругаешься, — улыбнулась Нора.

— Нора, а ты не знаешь, как проявляется сумасшествие у обыкновенных людей?

— Нет, а что?

— Понимаешь, у меня в голове три миллиона Нор и все разные! Наверно, я чокнутый.

— Мы оба чокнутые, — сказала Нора.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, оба чокнутые и счастливые.

Она не знала, как объяснить свой приход. Она не могла объяснить этого даже себе. После работы она вышла на улицу и внезапно почувствовала, что сейчас пойдет к Фриду. Не может не пойти. Зачем? Она не знала этого. Да и не пыталась узнать. Это было сильнее ее, сильнее любого объяснения, сильнее всего, что могло бы помешать ей пойти к Фриду. Дверь в его комнату была распахнута настежь. Нора, не постучавшись, шагнула внутрь. И замерла на пороге. Она едва сдержала крик — то ли радости, то ли страха, то ли внезапной острой горечи. Она и сама не знала, что это было — радость, удивление, горечь, страх? Скорее — все вместе.

Фрид стоял у окна. Стоял во весь рост. Большой. Это было самое первое, безотчетное впечатление — неожиданно большой и плечистый. Он был в белой сорочке с расстегнутой верхней пуговицей на воротнике, с рукавами, по-старомодному перехваченными в локтях резинками, с черными волосами, беспорядочно падавшими на лоб. Левой рукой он опирался на мягкую матерчатую спинку кресла, правой — на подоконник… Нора знала, что подоконник высокий, почти по грудь ей. Но теперь он казался намного ниже, по пояс Фриду. И вся комната, и все, что в комнате, — все было меньше обычных своих размеров.

Нора окликнула почему-то шепотом:

— Фрид Степанович…

И испуганно умолкла. Фрид уходил от нее. Уходил быстро, стремительно, непоправимо стремительно. Его уже не было в комнате, ставшей вдруг маленькой, пустой и чужой. Стояло пустое, никому не нужное кресло на гнутых ножках. Стоял хорошо одетый молодой мужчина у раскрытого окна. И на его ногах были очень чистые, безжизненно чистые туфли…

— Что ты застыла там? — спросил чужой голос.

— Ничего… я просто так…

Фрид рассмеялся тихо, почти беззвучно.

— Ну-ка, подойди ко мне.

Нора подошла, посмотрела на чужое лицо. Подбородок с ямочкой посредине приходился на уровне ее глаз. Он тоже был чужой.

— Красиво, правда? — сказал Фрид.

— Что красиво? — не поняла она.

— Да ты в окно смотри. Яблони в цвету. Не хочется сравнивать их с невестой в свадебном наряде. Избито. А другого сравнения не могу придумать. Попробуй ты.

— А это обязательно?

— Пожалуй, ты права. Скажи, Нора, ты пришла по очень срочному делу?

— Я пришла без всякого дела, я пришла просто так.

— Хорошо. Тогда сорви мне веточку. Но чтобы не слишком много цветов и чтобы не совсем раскрывшиеся были.

Нора вышла. Фрид прибавил ей вдогонку: