Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

с голоду.

За обедом Нора рассказала, что позавчера была в кино. Фильм итальянский. Такая дребедень! Про какого-то неудачливого коммивояжера. У него дочка влюбляется в красивого спекулянта. Потом этот коммивояжер ночью открывает газовый вентиль и отравляет всю семью — и жену, и дочку, и себя.

— Гм… веселая картина, — буркнул Фрид.

Вечером, провожая ее домой, Коробов сказал:

— Не будь я женат, я бы отбил вас у того долговязого парня, который позавчера сидел с вами в девятом ряду. Он был одет в клетчатый пиджак поверх сине-красно-зеленой рубахи. Угадал?

— Вы тоже были в кино? — сказала Нора.

— Да. И, между прочим, не заметил никакого коммивояжера и его дочки.

Нора промолчала. Потом она сказала:

— Алексей Иванович, почему вы не спрячете подальше эти гипсовые шины? Или выкиньте совсем… Я их видела у него под кроватью. Зачем?

— Не лучше ли об этом спросить его самого?

Нора озадаченно посмотрела на Коробова: по тону его не сумела определить, рассердился или действительно подает совет. Но и по лицу нельзя было понять. Она сказала неуверенно:

— А я уже спрашивала…

— И что же?

— Он сказал, что ему иногда хочется быть таким, как все. — Нора улыбнулась в темноте. — Он сказал, что в нем метр восемьдесят.

— И после этого вы посмели бы выкинуть эти гипсовые штуки?

Нора виновато опустила голову.

— Но ведь ему нельзя.

— Такое можно всем. Даже нужно…

— Извините меня. Пожалуйста, — подавленно сказала Нора. — Вы его очень любите, наверно…

Коробов усмехнулся.

— Между прочим, машину он водит со скоростью не меньше ста двадцати километров в час. Мне иногда бывает боязно сидеть рядом с ним. Он терпеть не может, если впереди него идет другая машина. Непременно обгонит. И если вам случится ехать вместе с ним, не уговаривайте его сбавить скорость. Можете не бояться, он неплохо водит.

— Хорошо, — прошептала Нора.

В конце длинной улицы наполовину вылезла огромная лимонно-желтая луна и будто застряла в гуще крыш. Она выглядела очень будничной, как запылившийся поднос. Хотелось взять тряпку и хорошенько протереть его.

— Мой старший брат в детстве, говорят, часто допытывался: у луны ножки бывают или нет, — без улыбки сказала Нора.

— У вас есть брат?

Нора сказала, что у нее большая родня: мама, папа, брат, жена брата, дядя, мамин брат.

— И еще у меня есть крестный… — засмеялась Нора. — Он меня безумно любит… Его слово для всех нас закон, особенно для моих домочадцев. А по всему городу разбросано столько тетушек и дядюшек, что и не сосчитать. По праздникам как соберутся вместе, каждый тащит, что может: одни — вино, другие — закуску, в общем артельно, и гуляют до самого вечера. Дружные очень. Бывает, под пьяную руку кто с кем поссорится из-за пустяка, тогда все остальные на другой день ходят по домам и мирят их. И по этому случаю опять собираются. Весело бывает очень.

— И вы вместе с ними гуляете? — спросил Коробов.

— Шибче всех! И пою и пляшу!

— И, конечно, все ждут не дождутся, когда на вашей свадьбе погуляют!

Нора ответила не сразу:

— Намекают, будто в шутку: твоя очередь…

И умолкла. Коробов шел рядом с нею и тоже молчал. Наконец он сказал, чтобы смягчить напряженность молчания:

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Ничего. Просто мне приятно слышать о таких семьях — больших и дружных. И работящих. В них много настоящего, неподдельного. Мы в городах как-то незаметно отвыкли от этой неподдельности. Знаете, Нора, чуточку патриархальности все-таки не мешает… Если, конечно, она не сковывает твоей независимости…

— А если сковывает? — резко спросила Нора.

— Она порой с успехом заменяет здравый смысл, холодный рассудок, — продолжал Коробов, как бы не расслышав ее вопроса, — словом, все то, к чему мы непозволительно часто относимся с презрением, как к атрибутам мещанства…

— Вы мне не ответили, Алексей Иванович.

— Что?

— А если сковывает?

— Не знаю, Нора, я не пророк. В прошлый раз вы тут свернули налево.

— Сегодня мне прямо, — подавленно прошептала Нора.

— Помните, Нора, изрядное количество зла на земле делается из добрых побуждений или даже из любви. Не вздумайте играть его судьбой. Идемте.

Нора опустила голову и покорно прошла вперед.

— Сейчас, наверно, наши обзванивают всех знакомых: куда я пропала, — тихо сказала она. — Всеобщая тревога…

У подъезда дома стоял старший брат Микаэл с женой Офелией. А между ними, возвышаясь чуть ли не на голову, — крестный, дядя Ваграм. То ли действительно дожидались ее, то ли вышли проводить крестного.

— Добрый вечер, крестный, — сказала Нора.

— Ты где это пропадаешь, казак?

Раз «казак», значит, не сердится. Обычно он бывает недоволен, если приходит, а Норы нет дома. Нору он любил больше всех в этой семье. Он был худой, высокий и сутулый. И голос, густой, сдержанно гулкий, звучал как из колодца. На плечах его поблескивали серебряные прокурорские погоны, а на лацкане пиджака — университетский значок.

— В кино ходила, — сказала Нора.

— Так, так… В четыре работу кончила, а сейчас одиннадцать. Длинноватая картина попалась, — гудел крестный. Никогда не поймешь, когда он говорит в шутку, а когда всерьез. — Говорил я тебе: сперва научись врать, а потом уже ври на здоровье. Говорил?