Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

— Деду Акобу на глаза не показывайся, не любит, когда деревья ломают.

Дворик был небольшой, чистенький, в центре крохотный — пять или шесть деревьев — яблоневый садик. Справа от сада во всю длину двора в ряд четыре комнаты с высокими дощатыми потолками и застекленными галереями, увитыми виноградной лозой. Две из этих комнат занимал Фрид, остальные две — единственные его соседи, дед Акоб и его жена тетка Тагуи, которые, собственно, и заменяли ему отца и мать. Каждому из них было за шестьдесят. Когда-то это была многочисленная семья. Потом она стала редеть: два сына погибли на фронте, дочери повыходили замуж и разъехались по разным городам.

Слева от садика, в глубь двора — широкая асфальтированная дорожка. Она тянется от ворот и другим концом упирается в приземистое сооружение, обшитое листовым железом. Это гараж. Фрид держал там своего голубого «Москвича», купленного в складчину с Алексеем Коробовым. Коробов и перевел машину на ручное управление. Для удобства Фрида.

Нора вошла в садик. Пригнула к себе ветку, осмотрела. Нет, эта не годится: цветы на ней, словно боясь показаться слишком невзрачными, распустились вызывающе роскошно, как на обложке иллюстрированного журнала. Нора перешла к другому дереву, посмотрела сквозь ветки на Фрида. Он все еще стоял у окна.

— Фрид Степанович!

— Да?

— Я вам сейчас скажу что-то, и вы рассердитесь на меня!

— Ну-ка давай.

— Вы чужой. Сегодня вы очень чужой!

Фрид подумал немного, затем улыбнулся.

— Чему вы смеетесь?

— Не чужой, Нора, — сказал Фрид, продолжая улыбаться. — Просто мне иногда очень надоедает смотреть на людей снизу вверх. Как-никак во мне метр восемьдесят! Ну что там ветка?

— Сейчас.

Во двор на малом ходу въехал голубой. «Москвич». За рулем сидел Алексей Коробов. Он поставил машину перед закрытым гаражом, вышел, сердито треснув дверцей, и направился к Фриду, чертыхаясь без запятых:

— Опять надел эти идиотские штуковины черт бы их побрал совсем рехнулся…

— Ты бы хоть с паузами ругался, что ли! — сказал Фрид. — Все же легче будет…

— Какая там к черту пауза, когда такое…

— Нора, сорвала ты ветку? — Это уже в предупреждение Коробову, чтоб не слишком увлекся крепкими словами в присутствии дамы.

Коробов быстро обернулся, смущенно почесал вздернутый нос: Нора выходила из садика, критически разглядывая сорванную ветку. Она сказала:

— Добрый день, Алексей Иванович. Вам нравится ветка?

— Гм… прелесть… Это мне?

— Фриду Степановичу.

— Так я и думал. Пожалуйста, Нора, сорвите мне тоже. Только поищите хорошенько, а то я привередлив в таких делах. Поищите хорошенько…

— Полчаса? — спросила Нора.

— Минут десять.

— Ладно.

Коробов вошел в дом, недобро оглядел стол, заваленный чертежами, рукописями, папками.

— Я понимаю, когда это делает человек, страдающий хроническим идиотизмом, но когда ты… — Он пододвинул к Фриду кресло, помог сесть. — Развязывай!

Фрид огорченно вздохнул и принялся закатывать штанины брюк. Ноги его от щиколоток до самых бедер были схвачены гипсовыми шинами и плотно забинтованы. Шины не давали коленям сгибаться, и, таким образом, Фрид мог стоять. Врачи категорически запретили ему без крайней надобности пользоваться шинами: сам того не замечая, он мог натереть себе язвы, которые пришлось бы потом лечить годами, почти без надежды вылечить.

Коробов взял шины, отнес в спальню и кинул под кровать.

— Я весь пропах маслом после мастерской.

— Карбюратор заливало?

— Да. Зови Нору. Кажется, дельная девчонка. Чего она пришла?

— Не знаю. По-моему, просто так… А что?

— Нет, ничего… Мне вдруг показалось… гм, гм…

— Ты дремучий старый пошляк, — рассмеялся Фрид.

— Пойду умоюсь.

Нора вошла. Огляделась. Теперь все в доме стало на свое место. И Фрид вернулся. Нора, сама того не замечая, улыбалась ему, вернувшемуся из опасного далека.

— Куда ветку поставить, Фрид Степанович?

— Не знаю.

— Я ее в бутылку, да? Есть у вас бутылка белого стекла?

Бутылка нашлась. Нора поставила цветы на стол. Стала собирать разбросанные бумаги.

— Что это за чертеж, Фрид Степанович?

— Какой? А, это… Башковитый малый. Литейщик один придумал. Дай-ка… — Он взял чертеж. Нора прошла за его спину, склонилась низко над его плечом, заглядывая в развернутый чертеж. — Это кокиль отливки головки компрессора. Дай мне карандаш. Средняя часть кокиля, вот эта, — карандаш описал незримый круг на бумаге, — до последнего времени представляла собой цельную деталь. Во время заливки струя металла попадала — это неизбежно — вот сюда, на фланец. Образовывались бабины, которые потом приходилось вырубать. При этом, естественно, кокиль разрушался. Значит, надо изготовить новый либо ремонтировать… ремонтировать старые… — с усилием, злясь на себя, выговорил наконец Фрид и резко обернулся к Норе.

Нора повторила почти слово в слово:

— Струя металла неизбежно попадала… — От ее левой, повернутой к нему щеки, от длинной гладкой шеи, от каштановых волос веяло теплом. — И что же он сделал, чтобы струя металла попадала… то есть не попадала туда, в это самое…

Фрид бросил чертеж на стол, за ним карандаш и сказал, будто сообщая печальную новость:

— Предложил изготовить фланец кокиля как отдельную съемную деталь в виде кольца…

— Молодец, — сказала Нора тоном, каким говорят «ну и дурак».

Вошел Коробов, растирая полотенцем покрасневшую шею.

— У тебя есть что-нибудь поесть?

— Я не обедал, ждал тебя.

— Умница! Ну, так Нора пойдет скажет тетке Тагуи, что ты умираешь