Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

и спрашивать не станут. Есть дела поважнее.

— Да, конечно, есть дела и поважнее, — вздохнула Нора. — Где-то здесь троллейбусная остановка…

— Хочешь на такси? — спросил Армен.

— Нет, — ответила Нора и пошла к троллейбусной остановке. Следом за нею шагал Армен. Он понимал, что вечер безнадежно испорчен, хотя и не знал, кто в этом виноват.

А на другой день Нора с улыбкой смотрела, как Славик разыгрывал сцену ревности к тому сазану, фитилю, дубу…

— Как его там… Армен, что ли?

— Армен Давидович, — уточнила Нора.

— Что-о?! Да я твоему Армену Давидовичу все конечности переломаю! О чем ты с ним разговаривала? Он в любви тебе объяснялся, да? Или сберкнижку показывал?

— Нет, он все больше про моду говорил…

— Какую моду?

— На платья и всякое другое, — сказала Нора.

Славик принялся взвизгивать и икать.

— Вот размазня! К такому и ревновать совестно!

— Он очень видный мужчина, — сказала Нора. — И к тому же у него кандидатская степень.

Но Славика это уже не интересовало. Он небрежно отмахнулся, взглянул на часы, потом схватил Нору за руку:

— Бежим!

— Пожар, что ли?

Было хуже, чем пожар: у билетной кассы кинотеатра бурлила огромная толпа. Славик два раза нырнул было в эту толпу, но его тут же выплеснуло. Не пробиться! А до начала сеанса осталось четыре минуты.

— Дай я попробую, — сказала Нора.

Это был самый верный и самый дурацкий способ из всех возможных. Ничего не поделаешь, ради того, чтобы посмотреть итальянский неореализм, приходится идти на жертвы. Славик с величайшей неохотой отдал Норе деньги, стараясь при этом не глядеть на нее. Нора наметанным взглядом женщины выбрала объект поинтереснее, а главное, поближе к кассе — это был мужчина примерно одних лет с Арменом Чорекчяном — и, нежно улыбаясь (так, что у Славы даже лицо перекосилось от досады и возмущения), протянула ему деньги:

— Не возьмете ли мне два билетика! Умоляю вас! Ну пожалуйста!

Мужчина посмотрел на нее — улыбнулся. Потом посмотрел на деньги — и перестал улыбаться:

— Два?

Надвигалась катастрофа. Но Нора и бровью не повела:

— Да, мне и подруге, вон она стоит, — и показала глазами на восьмигранную колонну, окрашенную под мрамор. Мужчина опять улыбнулся.

— О, конечно!

Через минуту он вновь возник перед Норой.

— Вот ваши два билета…

— О, благодарю вас! — Нора выхватила у него билеты.

— Мы еще встретимся в зале, ведь наши места рядом, правда?

— О, благодарю вас! Слава, идем!

Мужчина растерянно посмотрел на мрачно — туча тучей! — надвигающегося Славика, затем усмехнулся и дружелюбно помахал Норе рукой.

— Один — ноль в вашу пользу…

В зрительном зале рядом с ними оказался другой человек, не тот, который взял билеты. Должно быть, обменялся с этим.

— Очень понятливый дядька, — одобрительно сказала Нора.

Славик промолчал. Нора почувствовала себя виноватой перед ним, хотя и не знала, в чем ее вина. Она слегка подалась к нему, шепнула:

— Ты сердишься?

Слава ответил:

— Я тебя иногда боюсь, Нора.

Погас свет. Нора взяла руку Славы — большую и пахнущую машинным маслом, — перевернула ее, погладила жесткую и мозолистую ладонь. И ничего не сказала.

А на экране тем временем показывали осеннюю мокрую улицу небольшого итальянского городка. Аптека. За стойкой — молодая стройная женщина. Она кому-то говорит по телефону: «Хорошо, милый, до вечера». Потом на улице бесчинствуют фашисты, они стаскивают с постелей евреев… И опять стройная женщина, но уже за городом. Моросит мелкий нудный дождь, туман стелется по мокрой земле, кругом сыро, слякотная грязь…

Стройная женщина идет рядом с любовником и говорит:

— Наконец-то у меня есть мужчина, который держит меня за локоть…

У нее муж парализован и сейчас лежит дома.

(Славик посмотрел на Нору и, чего-то вдруг испугавшись, высвободил руку из ее ладоней. И прошептал: «Что с тобой?» И она ответила: «Ничего. Я смотрю. Мне очень нравится».)

А любовник стройной женщины — рослый детина, красивый, черноволосый, любящий и ее и себя — все норовил расстегнуть кофточку на ее груди, а она говорила тихо: «Не надо, милый». И она была счастлива оттого, что ее держат под руку. Бедняжка, ах, как она истосковалась по сильной мужской руке, которая сожмет ее локоть! Ах, до чего все это жизненно! До омерзения жизненно! И эта красавица жена, требующая, чтобы муж понимал ее, и этот жалкий уродец, который делает идиотски виноватое лицо и молчит, вместо того чтобы разбить ей голову своим костылем, и этот красавец любовник, которого мучают угрызения совести, но он не может сладить со своим чувством и умоляет ее, чтобы она почаще обманывала мужа.

Когда свет в зале зажегся и все встали и пошли к выходу, Славик хотел взять Нору под руку, но решил, что делать этого сейчас нельзя. Почему нельзя?

Славик этого не знал, но чувствовал. Нора не позволит. Странно как-то получается: столько людей сейчас выходит из этого кинозала, все берут под руку своих девушек, а он не имеет права брать! Что за идиотизм — это кино, вывернет иной раз человека наизнанку, так, что одна гадость! Ходишь после такого фильма, не смея взять свою девушку под руку, будто боишься запачкать ее! Кто-то на другом конце планеты кому-то изменил, кто-то с перепугу сбежал от фашистов, вместо того чтобы драться с ними, а ты у