Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

званию, серьезность — должности, даже очки соответствовали солидности. Все как по формуле. Ему было немного меньше тридцати лет.

Он увидел Нору, подошел, сдержанно улыбнулся.

— Весна, — сказал Чорекчян и показал на деревья, высаженные по краю тротуара, они были усыпаны крупными пупырышками набухших почек.

Нора попросила сигарету.

— Вы разве курите? — удивился Чорекчян.

— Давно. С детства привыкла.

Чорекчян снисходительно улыбнулся, сделав вид, что поверил ей, и предложил сигарету, потом зажег спичку.

На второй затяжке Нора поперхнулась, отчаянно закашлялась, протянула сигарету Чорекчяну и показала пальцем, что ее надо выбросить.

— Нора, вы еще не решили? — спросил он, выбрасывая сигарету в окно.

— Насчет «Фауста»?

— Да.

— С вами? — сказала она.

Чорекчян нахмурился.

— Я, конечно, понимаю, у вас такая экспансивная натура, и я для вас в известной степени скучноват, но…

— Армен, миленький, вам ли не знать, что самый скучный человек тот, кто не знает, что он скучный. Конечно, мы пойдем на «Фауста». Я с удовольствием пойду.

— Значит, мне взять билеты? — обрадовался Чорекчян.

— Берите.

Она пришла в закрытом черном платье и выглядела излишне строгой и старше своих лет, У входа в театр стоял Чорекчян и накручивал билеты на палец. И в его костюме, и в манере одеваться была строгая лабораторная выверка: в меру дорого, в меру строго, в меру просто, как в журнале мод.

— Вы очень солидный в этом костюме, — сказала Нора. — Так и хочется назвать вас по имени и отчеству. Скажите, Армен, а к вам люди легко приживаются?

— Приживаются? — Армен не понимал, что это значит применительно к людям. — То есть по работе, вы хотите сказать?

Нора не стала объяснять.

— Нет, это я так просто… Ну пойдемте, а то скоро начнется. Берите меня под руку. Смотрите, на нас уже обращают внимание.

— Вы красивая девушка, — сказал Чорекчян. — Вас нельзя не заметить. Давайте сегодня будем на «ты».

— Давайте, — кивнула Нора, — пусть все знают, что эта красивая девушка — ваша.

Чорекчян смутился и, чтобы скрыть это, неожиданно рассмеялся и сказал:

— А ты проницательнее, чем я думал, с тобой не так-то просто.

— Нет, зачем? Как раз просто. Захотели — и у вас красивая девушка, захотели — и показали ее другим, пусть любуются, от вас не убудет, верно? Даже наоборот! Почему бы не показать — это ведь так понятно… Хуже, когда рядом нет красивой девушки, Армен, и некого людям показывать. Вот что хуже.

Армен перестал улыбаться.

— Что с тобой, Нора? Ты сегодня такая взвинченная.

— Просто я ужасная дрянь. Я знаю, что не должна вести себя так. Ты не сердись на меня. Я и сама не знаю, отчего это.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Армен, пытливо глядя на нее.

— Помочь?

Армен улыбнулся и сказал:

— Это уже второй звонок. Пойдем сядем?

Во время антракта Армен хотел угостить ее мороженым, но она отказалась от мороженого. Спросила:

— Антракт долго будет продолжаться?

Армен обиделся.

— Тебе не нравится «Фауст»? — спросил он.

— Почему? — сказала Нора. — Мне нравится «Фауст».

— Может быть, — пожал плечами Армен. — Но я сейчас говорю о другом. Если хочешь, уйдем.

— Нет, — сказала Нора, — я хочу досидеть до конца. Они вышли из театра поздно вечером. Было холодно. По небу стремительно уносились обрывки облаков, гонимые северным ветром. Армен хотел взять такси, но Нора отказалась. Сказала, что лучше пешком, потому что погода хорошая. И еще сказала, что она понимает: когда идешь с девушкой, положено развлекать ее, но пусть Армен не думает об этом, ей и так не скучно. Армен улыбнулся.

— Хорошо, будем идти молча. Но, если тебе станет совсем невмоготу, ты дай мне знать.

— А почему это совсем невмоготу? — насторожилась Нора. — Мне вовсе даже…

— Ну понятно, — рассмеялся Армен.

Нора удивленно взглянула на него.

— Почему ты все время смеешься, Армен?

— Либо я должен смеяться, либо поддаться твоему настроению. Лучше уж смеяться. Ну а теперь давай молчать. Вечер действительно хороший.

Но долго молчать Нора не могла.

— Скажи, Армен, вот ты такой умный, ты, наверное, все знаешь. Скажи мне… Вот с человеком случилось несчастье, большое несчастье. Еще с войны. Все вокруг ходят, а он — нет, все радуются жизни, а он — нет. Скажи, Армен, каким должен быть этот человек, по-твоему?

Армен сказал осторожно:

— А может, оно выдумано, это несчастье? Бывает ведь так, человек придумывает себе несчастье, а потом всю жизнь носится с ним…

— Нет, — сказала Нора. — На войне несчастья не выдумывают.

— Видишь ли, — сказал он, — такие люди чаще всего бывают озлоблены… Их, разумеется, можно понять. Я, например, знаю людей, которые даже сейчас, через пятнадцать лет после войны, винят парней моего возраста в том, что они не «нюхали пороха». Сколько же я должен преклоняться перед теми, кто нюхал этот самый порох? Ничего не поделаешь, меняются времена, меняются герои. Это не от нас. Это как мода на платье. В общем, повторяю, по-человечески понять их можно.

Нора искоса посмотрела на его красивый овальный профиль.

— Скажи, Армен, а на партсобрании ты бы это же самое сказал?

— Нет, разумеется, — усмехнулся Армен. — Да такое