Плетеное королевство - Тахира Мафи

принц желал меньше всего. Ибо что привлекательного в их повальном расположении? Любая подходящая красавица, которую Камран когда-либо встречал, с радостью отдалась бы ему, даже если бы сочла его совершенно недостойным.

Пожалуй, женщины были самой большой напастью принца. Они преследовали его целыми толпами всякий раз, когда Камран по приказу короля был вынужден дать им какой-либо повод. Принц содрогался при одном воспоминании о своих редких, но необходимых появлениях при дворе и на светских мероприятиях. Его душила имитация красоты и плохо замаскированное честолюбие. Камран не был достаточно глуп, чтобы возжелать ту, которая стремилась лишь к его деньгам, власти и титулу.

Сама мысль об этом вызывала у принца отвращение.

Когда-то он подумывал поискать себе спутницу жизни за пределами своего круга, но быстро понял, что никогда не уживется с необразованной женщиной и потому не сможет заглянуть за рамки своего сословия. Камран не выносил глупцов любого сорта; по его мнению, даже самая выдающаяся внешность не могла компенсировать отсутствие мозгов. Принц хорошо усвоил этот урок еще в юности, когда соблазнился исключительно красивым личиком.

С тех пор Камран снова и снова разочаровывался в девушках, которых подсовывали ему их подхалимы-опекуны. И поскольку принц не располагал и никогда не будет располагать уймой свободного времени, чтобы самостоятельно перебирать эти бесконечные полчища женщин, он отбросил все надежды, которые когда-либо возлагал на брак. Исключив возможность семейного счастья, Камран легко примирился со своей судьбой: король и мать выберут ему подходящую невесту – сами. Даже в партнерстве принц научился ничего не желать и ни на что не надеяться, смирившись с тем, что казалось неизбежным. Это был его долг.

Жаль, что объект первого и единственного желания, вспыхнувшего в Камране, сейчас – он взглянул на часы – почти наверняка мертв.

Принц поднялся с постели, накинул халат и подошел к подносу с чаем. Незатейливый сервиз был брошен здесь министром несколько часов назад: серебряный чайник, два невысоких бокала, медная чашка, полная неровных, специально нарезанных кубиков сахара. Была даже маленькая расписная тарелка, на которой лежали толстые финики.

Камран поднял с подноса свою чашку, взвесил ее в руке. Стеклянная емкость была не больше его ладони и формой напоминала песочные часы – без ручки, держать ее можно было только за ободок. Принц сжал чашку в кулаке, обхватывая пальцами ее крохотный корпус. Он размышлял, стоит ли надавить сильнее и раздавить хрупкую утварь, чтобы стекло разлетелось и оцарапало руку. Боль, думал Камран, могла бы пойти ему на пользу.

Принц вздохнул.

Осторожно вернул стакан на поднос.

Потом налил себе холодного чаю, зажал в зубах кусочек сахара и одним махом опрокинул напиток в себя – бодрящая горькая жидкость смягчилась лишь благодаря сладким крупинкам, медленно растворяющимся на языке. Принц слизнул с губ чайную каплю, наполнил крохотную чашку снова и начал медленно расхаживать по комнате.

Остановившись у окна, Камран долго смотрел на луну. Он отпил из чашки. Было уже почти два часа ночи, однако принц не надеялся уснуть. Он не смел сомкнуть глаз. Он боялся того, что может увидеть, если заснет; тех кошмаров, что будут терзать его этой ночью.

Это была его вина.

Он не хотел знать подробностей. Не хотел знать, как за ней придут; не хотел, чтобы ему сообщали, когда все свершится.

Чего Камран не понимал, так это того, насколько ужаснее было оставлять такие подробности на волю воображения.

Он глубоко вздохнул.

И внезапно вздрогнул, услышав яростный стук в дверь.

21

В печи весело потрескивало ревущее пламя – так весело, что Ализэ позавидовала горящим поленьям. Даже после трех часов – она взглянула на часы, было чуть за полночь – пребывания в жарко натопленной комнате девушка не смогла выгнать стужу из своего тела. И вот сейчас она жадно посмотрела, как пламя лижет обугленные дрова, и, обессиленная, прикрыла глаза.

Звук горящего хвороста успокаивал – и в то же время был странным, потому как его хлопки и потрескивания напоминали звук льющейся воды. Если бы Ализэ не знала, что это огонь, то могла бы решить, будто слышит стук моросящего дождя; стаккато, бьющееся о крышу ее комнатки на чердаке.

Как причудливо, подумала девушка, что столь разные по сути элементы могут звучать одинаково.

Ализэ уже несколько минут дожидалась, пока госпожа Худа примерит очередное платье, но ожидание ничуть не тяготило, ведь камин был отличным компаньоном, да и вечер выдался довольно приятный.

Госпожа Худа оказалась совсем не такой, какой ее себе представляла Ализэ.

Девушка услышала скрип двери, и ее глаза сразу же распахнулись; она быстро выпрямилась. В комнату вошла молодая женщина, одетая, как Ализэ надеялась, в последнее платье за этот вечер. Госпожа Худа настояла на том, чтобы примерить каждый предмет своего гардероба, стремясь доказать свою точку зрения, обоснованную еще несколько часов назад.

Но, Боже, это платье в самом деле было отвратительным.

– Вот, – произнесла госпожа Худа, обращаясь к Ализэ. – Видишь? Только по твоей челюсти уже ясно, что оно тебе не нравится, и ты права, презирая такое чудовище. Ты видишь, что они делают со мной? Как заставляют меня страдать?

Ализэ приблизилась к госпоже Худе и медленно обошла вокруг нее, рассматривая платье со всех сторон.

Ей не понадобилось много времени, чтобы понять, почему госпожа Худа предоставила никому не известному мастеру столь широкие возможности для работы с ее гардеробом. Ализэ поняла почти все, что нужно было понять, уже спустя несколько минут после знакомства с этой девушкой.

И на самом деле это открытие стало облегчением.

– Разве я не напоминаю моржа, обмотанного тканью? – продолжала госпожа Худа. – Я выгляжу дурнушкой в любом платье, видишь? Я либо раздуваюсь, либо съеживаюсь; словно напудренная свинья в шелковых тапочках. Я могу сбежать в цирк, и, смею надеяться, меня туда возьмут, – рассмеялась она. – Клянусь, иногда мне кажется, что моя мать делает это нарочно, просто чтобы позлить меня…

– Простите меня, – прервала ее Ализэ.

Госпожа Худа умолкла – хотя ее рот так и остался открытым от удивления, и Ализэ не могла ее винить за это. Слуги в снодах стояли всего на одну ступеньку выше самых низких отбросов общества, даже Ализэ трудно было поверить в собственную дерзость.

Она почувствовала, как щеки ее запылали.

– Простите меня, правда, – снова повторила Ализэ, на этот раз тише. – Я не хотела показаться невежливой. Просто я молча слушала весь вечер, пока вы пренебрежительно отзывались о себе и своей внешности, и я начинаю беспокоиться, что вы воспримете мое молчание как одобрение ваших заявлений. Пожалуйста, позвольте мне однозначно заявить: ваша критика кажется мне не только несправедливой, но и полностью надуманной. Я умоляю вас никогда больше не делать нелестных сравнений себя с цирковыми животными.

Госпожа Худа уставилась на нее, не мигая, изумление