Николай I - Иона Ризнич

манеры его всегда оставались величавы.

Он ни на мгновение не забывает об устремленных на него взглядах; он ждет их; более того, ему, кажется, приятно быть предметом всеобщего внимания. Ему слишком часто повторяли и слишком много раз намекали, что он прекрасен и должен как можно чаще являть себя друзьям и врагам России. Большую часть жизни он проводит на свежем воздухе, принимая парады или совершая короткие путешествия; поэтому летом на его загорелом лице заметна белая полоса в том месте, куда падает тень от армейской фуражки; след этот производит впечатление странное, но не тягостное, ибо нетрудно догадаться о его происхождении.

Внимательно вглядываясь в прекрасное лицо этого человека, распоряжающегося по своему усмотрению жизнями стольких людей, я с невольной жалостью замечаю, что, когда глаза его улыбаются, губы остаются неподвижны, если же улыбка трогает его губы, серьезными остаются глаза…»

И тут же Кюстин добавляет: «На лице его прежде всего замечаешь выражение суровой озабоченности – выражение, надо признаться, мало приятное, даже несмотря на правильность его черт. Физиономисты справедливо утверждают, что душевное ожесточение пагубно сказывается на красоте лица. Впрочем, судя по всему, это отсутствие добродушия в чертах императора Николая – изъян не врожденный, но благоприобретенный. Обычно мы с невольным доверием взираем на благородное лицо; какие же долгие и жестокие муки должен претерпеть красивый человек, чтобы его лицо начало внушать нам страх?»

Далее Кюстин рассуждает: «Хозяин, которому вверено управление бесчисленными частями огромного механизма, вечно страшится какой-нибудь поломки; тот, кто повинуется, страждет лишь в той мере, в какой подвергается физическим лишениям; тот, кто повелевает, страждет, во-первых, по тем же причинам, что и прочие смертные, а во-вторых, по вине честолюбия и воображения, стократ увеличивающих его страдания. Ответственность – возмездие за абсолютную власть. Самодержец – движитель всех воль, но он же становится средоточием всех мук: чем больший страх он внушает, тем более, на мой взгляд, он достоин жалости. Тот, кто все может и все исполняет, оказывается во всем виноватым: подчиняя мир своим приказаниям, он даже в случайностях прозревает семя бунта; убежденный, что права его священны, он возмущается всякой попыткой ограничить его власть, пределы которой кладут его ум и мощь. Муха, влетевшая в императорский дворец во время церемонии, унижает самодержца… Природа, считает он, своей независимостью подает дурной пример; всякое существо, которое монарху не удается покорить своему беззаконному влиянию, уподобляется в его глазах солдату, взбунтовавшемуся против своего сержанта в самый разгар сражения; такой бунт навлекает позор на всю армию и даже на ее полководца: император России – ее главнокомандующий, и вся его жизнь – битва.

Впрочем, порой во властном или самовластном взгляде императора вспыхивают искры доброты, и лицо его, преображенное этой приветливостью, предстает перед окружающими в своей античной красе. Временами человеколюбие одерживает в сердце родителя и супруга победу над политикой самодержца. Монарх, позволяющий себе отдохнуть и на мгновение забывающий о том, что его дело – угнетать подданных, выглядит счастливым. Мне весьма любопытно наблюдать за этой битвой между природным достоинством человека и напускной важностью императора».

Во время официального визита в Англию в 1844 году один из сановников королевы Виктории отметил, что русский царь «потолстел и что у него несколько поредели волосы на голове, но все-таки он оставался прежним благородным, величественным человеком, царем с головы до ног. Его лицо отличалось открытым выражением, и хотя глаза у него были очень подвижны, но в них скорее выражалась беспокойная наблюдательность, чем подозрительность».

Николай рано облысел и в 1840-е годы стал носить парик. Это вполне соответствовало моде того времени и было чем-то совершенно обычным. Император даже не делал из этого секрета.

А вот Александр Иванович Герцен, эмигрант, ненавидевший императора, считал, что тот «представлял собой остриженную и взлызистую медузу с усами». Писатель-революционер писал о русском самодержце, что тот «на улице, во дворце, со своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи – останавливать кровь в жилах… Он был красив, но красота его обдавала холодом; нет лица, которое так беспощадно обличало характер человека, как его лицо. Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости, нежели чувственности. Но главное – глаза, без всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза». Впрочем, надо заметить, что Герцен вряд ли когда-либо лично встречался с Николаем I и мог видеть его только издали.

Необыкновенный взгляд императора отмечал и декабрист Гангеблов. Он писал: «Когда Николай Павлович находился в спокойном, милостивом расположении духа, его глаза выражали обаятельную доброту и ласковость; но, когда он был в гневе, те же глаза метали молнии…»

Образ жизни императора

Характер у Николая I был не из легких. Он привык доминировать даже в отношении самых близких людей. Всегда держал дистанцию и любил все контролировать. Во время семейных ужинов говорил только он один, а дети и супруга слушали. Если императорскому семейству в полном составе требовалось присутствовать на каком-нибудь важном мероприятии, то Николай Павлович всегда проверял, как одеты дети. В воспоминаниях великой княжны Ольги Николаевны есть такой эпизод. В 1837 году к крестинам младенца Константина Николаевича придворные дамы расстарались и чрезмерно нарядили девочек: «К крестинам нам завили локоны, надели платья-декольте, белые туфли и Екатерининские ленты через плечо. Мы находили себя очень эффектными и внушающими уважение. Но – о разочарование! – когда Папа́ увидел нас издали, он воскликнул: “Что за обезьяны! Сейчас же снять ленты и прочие украшения!”. Мы были очень опечалены. По просьбе Мама́ нам оставили только нитки жемчуга. Сознаться? В глубине своего сердца я была согласна с отцом. Уже тогда я поняла его желание, чтобы нас воспитывали в простоте и строгости, и это ему я обязана своим вкусом и привычками на всю жизнь».

Действительно, детей своих Николай Павлович воспитывал строго, следя за их расходами и за режимом дня. Он не допускал излишеств. Контролировались и ежедневные расходы на стол. Императорской семье полагалось одно блюдо на завтрак, четыре блюда в обед в три часа и два на ужин в восемь часов. По воскресеньям на одно блюдо больше, но ни конфет, ни мороженого.

Комнаты, в которых обыкновенно бывала императрица Александра Федоровна, были убраны на ее вкус: стены обиты голубым или зеленым бархатом, мебель позолочена или красного дерева, росписи на потолках, статуэтки и вазочки… Только библиотека более скромная – с серыми стенами.

Комнаты самого императора роскошью не отличались. Ольга Николаевна писала: «Туалетная Папа́ – такая крошечная, что