Если честно - Майкл Левитон

одно категорическое условие: при своем росте я отказывался жить в квартире с низким потолком. И каждый раз меня исправно приводили именно в такую квартиру. В ответ на мое напоминание о высоте потолка они отвечали: «Так это высокий».

В первый раз я рассмеялся.

– Да ладно! – воскликнул я сквозь смех. – Хотите сказать, у меня галлюцинации? Считаете, я должен верить вам больше, чем собственным глазам? Серьезно кто-то на это попадается?

Риелтор посмотрел на меня так, будто не он мне, а я ему нахамил.

Когда ситуация повторилась с другим риелтором, мне было уже не так смешно, и я решил продавить свою линию.

– Видите ли, я рассматриваю только квартиры с потолком выше, чем здесь, – заявил я.

Риелтор продолжил настаивать на своем.

– С вашим бюджетом вы таких квартир просто не найдете.

Тут я все же расхохотался и сделал то, что больше всего ненавидят лжецы – я повелся на его ложь.

– Ну да, разумеется, – произнес я. – Что ж, если это все, что вы можете мне предложить, то, думаю, не имеет смысла вас задерживать и просить показывать мне другие квартиры.

Тут риелтор ожидаемо дал задний ход:

– Слушайте, а ведь я знаю одно такое место – там потолок значительно выше.

– Извините, – ответил я ему. – Не в моих принципах работать с людьми, которые лгут мне в лицо.

Спустя еще несколько таких попыток я осознал, что лгать мне в лицо будут все риелторы без исключения, что все они практикуют эту совершенно мерзкую стратегию, заключающуюся в том, чтобы показывать своим клиентам сначала самые худшие квартиры и заставляя их думать, что вариантов получше просто нет. В результате я сразу стал им говорить:

– Кстати, я хорошо знаю вашу типичную уловку с показыванием мне сначала самых дрянных квартир. Давайте сразу пропустим этот этап, хорошо?

Они в ответ обычно неискренне смеялись и хвалили меня за смекалку, а потом все равно показывали мне самые плохие квартиры и упорно называли низкие потолки высокими.

Пару недель спустя один риелтор настолько меня этим взбесил, что я решил подождать с изобличением лжи и попросил показать мне следующую квартиру. Естественно, потолки в ней оказались выше, хоть он и утверждал, что мне такое не по карману.

– Какие высокие потолки! – воскликнул я. – Ну разве не странно? Вы вроде бы говорили, что потолков выше мне не найти, но гляньте-ка! Удивительно, не правда ли? Можно даже подумать, что вы мне солгали!

Явно разъяренный, но тщательно пытавшийся это скрыть риелтор упорно избегал моего взгляда.

– Они просто выглядят выше, это оптический обман, – вяло и неубедительно пробормотал он[62].

Примерно в тот же момент Ева позвонила и попросила меня встретиться с ней через полчаса в кафе неподалеку, о котором я никогда даже не слышал. Это показалось мне крайне подозрительным – мы с ней всегда пили кофе в нескольких определенных местах, и вдобавок крайне редко делали это столь спонтанно. Это не говоря уже о том, что накануне она ночевала у меня, и мы виделись с утра. Все это подозрительно совпадало с несколькими неделями бесплодных поисков жилья и ее отказом жить со мной. Короче говоря, я был практически уверен в том, что она пригласила меня, чтобы со мной расстаться. Никаких ссор не было, но я знал, что такое решение она бы, скорее всего, приняла тихо, тайно и без разговоров. В принципе, причин на то, причем веских, у нее было предостаточно даже по моему собственному мнению.

Добравшись до кафе, я обнаружил Еву курящей у входа вместе с одетой в деловой костюм незнакомой мне женщиной постарше. Ева улыбнулась, поцеловала меня и сказала, что хочет мне кое-что показать. Незнакомка в костюме открыла располагавшуюся рядом со входом в кафе дверь, провела нас вверх по двум лестничным пролетам и открыл дверь одной из квартир. Мы с Евой вошли и оказались вдвоем в залитой солнцем кухне. Ева обняла меня, улыбнулась и спросила: – Майкл, хочешь жить здесь со мной?

Мы оба расплакались, и я согласился, даже не осмотрев квартиру и не примерившись к потолкам.

Когда первые впечатления утихли, я вдруг осознал, что, для того чтобы устроить мне этот сюрприз, Ева должна была сама тайно заниматься поисками жилья параллельно со мной. Она слушала мои печальные жалобы и даже не пыталась остановить меня, чтобы я не тратил время попусту. Она заставила меня поверить, что не хочет жить со мной, что не любит меня. Вместо того, чтобы просто порадоваться сюрпризу, я умудрился с отвращением найти обман и ложь в самом романтичном моменте в своей жизни.

Мы с Евой быстро перевезли в эту халупу всю найденную нами на барахолках мебель. В гостиной рядом с моим выцветшим псевдо-викторианским диваном расположилось ветхое фортепиано из какого-то подпольного бара, доставшееся мне задаром на очередной интернет-барахолке. Роль прикроватных тумбочек у нас играли гитарные усилители, на которые мы водрузили по вазе с цветами, а журнальным столиком служила стопка винтажных чемоданчиков. В располагавшейся по центру спальне хватило место только на кровать, так что художественную студию Ева обустроила на кухне – там в углу стояли ее рабочий стол и мольберт, а позади него приютились картины, рисунки и инструменты. Вся квартира была перманентно покрыта слоем постоянно скапливающейся сразу после уборки пыли, на которую мы оба быстро махнули рукой. Наши карандаши Ева как-то сложила в коробочку, на которой красивым шрифтом с завитушками написала «карандаши». Она вообще умела украсить что угодно, просто расписав или разрисовав. Меня потрясали даже самые обычные стикеры-напоминалки, которые она клеила на экран своего компьютера. Иногда в ее отсутствие я просто любовался ее рабочим уголком, словно одним цельным произведением искусства.

Нам часто досаждал постоянный шум улицы за окном (разговоры прохожих, музыка из магнитол проезжавших мимо машин и рев могучих двигателей фур), но этот шум иногда мог даже добавлять нашей жизни романтики. Периодически какая-то из живших по соседству девочек звала под окнами кого-то по имени Ева. «Е» она тянула, как тянут гласные в именах любимых людей – «Е-е-е-ва-а-а-а-а-а! Е-е-е-ва-а-а-а-а-а!». Мы, впрочем, так ни разу и не увидели эту девочку. Но каждый раз при звуке этого имени мне казалось, что кричащая девочка была словно манифестацией моих собственных чувств, слово это не она звала Еву, а я.

Мы с Евой оба привыкли проводить большую часть своего времени в одиночестве и удивительным образом умудрялись следовать своим привычкам, даже живя вместе. Пока я играл на укулеле или писал песни в гостиной, Ева рисовала, писала или играла на кухне. Мы по очереди молчали, давая друг другу сочинять и оттачивать музыкальные навыки, периодически прерываясь на совместные приемы пищи. Вечерами мы чаще всего репетировали или ходили на концерты общих друзей и знакомых.

Через пару месяцев после переезда