Если честно - Майкл Левитон

на руках у кривозубого парня, заявлявшего: «Мы знаем такое, о чем никто тебе не скажет».

Рисунки тронули меня буквально до слез. На всякий случай я пояснил Еве, что плакал всегда, когда меня обуревали те или иные эмоции. Она ответила, что ее тоже всегда было очень легко пробить на слезу, и рассказала об одной поездке с семьей к Гранд-Каньону. Ей тогда было восемь; она стояла на скале рядом с мамой и всхлипывала. Мама спросила о причине ее горя, на что восьмилетняя Ева ответила:

– Я плачу потому, что лучшее, что есть в Гранд-Каньоне – это быть здесь вместе с тобой.

Рассказывая мне эту историю, Ева сама расчувствовалась, чем заставила и меня разрыдаться по новой. Так что плакали вместе мы с самого начала.

Потом мы пили вино. Ева поставила музыку и пригласила меня на танец. Мы танцевали, и в какой-то момент она приблизила свой рот к моему, но я отстранился.

– Я правда хотел бы тебя поцеловать, – произнес я. – Но ничего не выйдет. Ты не станешь моей девушкой. Я с радостью останусь твоим другом и буду благодарен за твое присутствие в моей жизни.

Ева не обратила на мои слова ровным счетом никакого внимания и снова потянулась ко мне, и на сей раз я все же ответил на поцелуй.

Ту ночь я провел в ее постели. Она быстро заснула, а я лежал рядом и старался ценить каждое проведенное с ней мгновение, ведь ночь была коротка и вряд ли ей суждено было повториться.

Утром я поставил ее в известность о том, что был эмоционально вполне готов к окончанию наших отношений в любой момент и не хотел, чтобы она чувствовала себя виноватой, когда рано или поздно решит меня бросить. Я лишь попросил о том, чтобы она сделала это напрямую, вместо того чтобы пытаться защитить мои чувства. Ева обернула все в шутку, рассмеялась и вновь поцеловала меня. В то же утро я рассказал ей о своем фетише, о том, как впервые упомянул о нем в одной из «Говорильных записей Майкла», и о совете отца поговорить о нем с раввином. Ева нашла эти подробности уморительными, но при этом, к моему удивлению, они ее явно тронули.

– Это одновременно странно и так прекрасно – иметь фетиш, – сказала она. – И еще очень здорово, что тебя не приучали стыдиться таких вещей.

На протяжении следующих нескольких недель я периодически прямо спрашивал Еву о том, что она обо мне думала. Она обычно уходила от вопроса, и тогда я принимался озвучивать свои собственные мысли на ее счет. Впрочем, она прерывала меня еще на середине первого предложения.

– Мы познакомились всего месяц назад, – говорила она. – Ты же меня еще совсем не знаешь.

В конце концов, я перестал спрашивать.

Мы постоянно зависали в клубе, ходили на концерты и в кино, играли вместе, слушали музыку и ездили на выходных по утрам в Бруклин, где гуляли по комиссионным магазинам, подыскивая винтажную одежду и мебель. Собственно, практически все мое имущество было приобретено в таких комиссионках, в частности, обитый бирюзовым вельветом псевдовикторианский диванный уголок, стоявший в моей квартире на самом видном месте.

Три месяца спустя Ева позвонила мне на работу и пригласила поужинать с ней. Она сказала, куда и когда подъехать, но ее самой там не оказалось. Прождав двадцать минут, я позвонил ей, но она не сняла трубку, и я решил, что она застряла где-то в метро. Прошло еще полчаса, но она так и не появилась. Ресторан потихоньку наполнялся посетителями, и официанты начинали ощутимо нервничать, явно досадуя, что усадили меня за столик одного. В какой-то момент я поднялся из-за стола и вышел наружу, намереваясь еще подождать у входа. Я снова позвонил Еве, но она опять не ответила. Когда с назначенного времени встречи прошло уже больше часа, а она все еще не отвечала на мои звонки, я начал серьезно волноваться.

Я направился к ней домой, намереваясь расспросить ее соседку по комнате. Домофон не работал, так что пришлось ждать у подъезда, пока кто-нибудь откроет дверь. Я постучал в квартиру, и навстречу мне вышла Ева собственной персоной, причем ноздри ее раздувались и снова сужались, словно она почуяла что-то гнилое.

– Что ты тут делаешь? – спросила она.

– Ну так ты не пришла и трубку не снимала.

– И ты пришел ко мне домой? – округлила глаза она.

– Я волновался, – ответил я. Ева явно была не особо рада меня видеть и все еще не пригласила меня внутрь.

– Все хорошо? – спросил я.

Она вздохнула и жестом пригласила меня войти.

– Я вообще-то не планировала этим вечером с тобой встречаться, – сказала она.

– Ты пригласила меня на ужин, – напомнил я.

Она резко отпрянула:

– Нет. Мы так и не договорились в итоге.

– Ты назначила точное время и место встречи.

Ева постепенно, шаг за шагом, отходила от меня все дальше вглубь комнаты.

– Если так, то почему ты здесь? Зачем тебе вообще продолжать водиться со мной, если я так тебя подставила? По твоей логике тебе бы следовало никогда больше со мной не разговаривать.

Страшное слово – «никогда». Оно направило мои мысли в воображаемое будущее, новую эпоху, имя которой было это самое «никогда». И начаться эта эпоха должна была с концом этого разговора и моим уходом из ее квартиры, и длиться ей было до конца моих дней.

– Даже не знаю, что такого ты должна сделать, чтобы я принял решение никогда больше с тобой не разговаривать, – сказал я. По моему собственному мнению, это было самое романтичное из всего, что я когда-либо говорил в своей жизни, но Ева, казалось, никакой романтики в моих словах не уловила вовсе.

Она села на край кровати, нервно сцепляя и расцепляя пальцы.

– Я не хотела ужинать с тобой. Ты меня эмоционально принудил.

– Зачем ты лжешь мне? – спросил я.

– Да отвяжись ты от меня, – сказала она вместо ответа и внезапно расплакалась. – Оставь меня в покое.

Без малейших раздумий я сел рядом с ней, обнял и сказал:

– Тебе не нужно мне лгать.

– Нужно, – возразила она, всхлипывая.

Тут у меня включился режим куратора семейного лагеря.

– Чего ты боишься? Что произойдет страшного, если ты скажешь мне правду?

Она подняла на меня сумасшедше-заплаканные глаза.

– Ты поймешь, насколько я ужасный человек.

– И что же такого ужасного ты сделала?

– Не скажу, – всхлипнула она.

– Ну же, расскажи мне.

Ева сделала глубокий вдох и попыталась взять себя в руки.

– Мне было одиноко, я подумала, что после встречи с тобой мне полегчает. А потом я передумала и решила, что не хочу тебя видеть, ни сегодня, ни вообще когда-либо.

Я все еще обнимал ее и мне пришла в голову мысль о том, что это могло быть последнее наше прикосновение друг к другу. Я сосредоточился на своих ощущениях от объятия, пытаясь покрепче запомнить это чувство. Ева тем временем продолжала:

– А потом ты взял