За закрытыми дверями - Майя Гельфанд

на стул и просидела так до самого вечера. Даже недовольные попытки Леночки позвать ее к ужину не увенчались успехом.

– Я не голодна, – отвечала Наталья на все приглашения.

Когда наконец Леонид вернулся домой, она услышала, как мать сердито ворчит:

– Иди, твоя там, в комнате. Дуется что-то.

Леонид зашел. В свете заходящего солнца он был так красив и статен, что у Натальи перехватило дыхание. И снова, в который уже раз, не могла она поверить, что вот этот человек, этот красавец и сердцеед – ее муж.

– Ну, что случилось? – спросил он ласково, присаживаясь рядом и беря ее за руку. Он так хорошо знал женщин, что разучился злиться на них.

Не отвечая, она всхлипнула и протянула ему злосчастные фотографии. Он бросил на них быстрый взгляд, и Наталья не могла не заметить, как лицо его напряглось, рука чуть дрогнула.

– И что? – спросил он, забирая фотографии из ее рук. – Тебя это не касается.

– Леня, кто это? – Наталья уже рыдала. – Кто она?

– Это моя прошлая жизнь. К тебе это не имеет никакого отношения.

– У нас нет ни одной совместной фотографии, кроме свадебных. – Она плакала. – Ты никогда, ни разу меня не снимал. А с ней… Сколько их тут? Десяток?

– Хватит, – вдруг сказал он резко, повернувшись к ней спиной. – Я сказал, что тебя это не касается. Кажется, я ясно выразился?

Наталья зашлась в рыданиях. Никогда, никогда в жизни не смотрел он на нее таким влюбленным взглядом, как на эту! Даже через гладкую поверхность черно-белой фотографии она чувствовала, как он жаждет эту женщину, как их тянет друг к другу.

– Зачем ты тогда на мне женился? – закричала она.

Впервые она позволила себя повысить на него голос, но это вышло непроизвольно, настолько внезапно, что она не могла себя сдержать.

Он обернулся. Солнце почти зашло, их маленькая комната погрузилась во тьму. Он сделал к ней шаг, вновь взял за руки.

– Ну что ты, котенок? – Она не видела, но почувствовала, как он улыбнулся. – Ну что ты, кисочка моя? Ягодка моя. Девочка моя. Ну что ты такое говоришь? Я же люблю тебя, ты моя жена. – И он поцеловал ее в залитое слезами лицо.

– Правда?

– Конечно, глупенькая. Конечно.

И он снова целовал ее губы, ее курносый нос, ее глупые кудряшки.

– А ее не любишь? – спросила она, кивая в сторону фотографий.

– Ну что ты опять заладила? – Он ответил слегка раздраженно. – Любишь – не любишь. Ты же моя жена, ты моя родная. Ну, не плачь. – Снова нежность, звук его голоса понижается на полтона. И он целовал ее мокрые щеки, слизывал ее горькие слезы.

– Честно?

– Ну, конечно, глупенькая моя! Ну, иди ко мне.

И она поверила, конечно, – как верила потом множество раз, когда точно знала, что он врет. Она верила ему, когда она приходил домой пьяный или не приходил вовсе, когда уезжал, обещая вернуться назавтра, а возвращался через неделю, и в его влажных, масленых глазах она ясно видела то, что боялась произнести вслух. Она плакала и страдала, но лучшим утешением для нее были распухшие грязные купюры, которые он отдавал ей равнодушно – деньги ему не были нужны. Может быть, потому что они к нему липли, как и женщины.

Однажды она не выдержала и рассказала о своих подозрениях свекрови. Та выслушала ее жалобы молча, равнодушно.

– За что он со мной так? – В голосе Натальи слышалась такая мука, что впервые Леночка испытала к ней что-то вроде жалости. Нет, не настоящее сочувствие, но что-то наподобие сострадания, которое испытываешь к мухе, случайно залетевшей в паутину и принявшей мучительную смерть.

– А чего ты хотела? – пожала она плечами с почти нескрываемым удовлетворением. – Терпи! Ты ж сама в письме писала: «Буду терпеть». Вот и терпи.

Наталья, утирая опухшие от слез глаза, в изумлении уставилась на свекровь.

– А откуда вы знаете о письме?

Та снова пожала плечами.

– Так все знают. А что тут такого? Мне казалось, ты умнее. Хотя, впрочем, с кем я говорю… Он – гений, а ты – сопля тощая. Он артист! Пора бы тебе уже это понять, милочка, – и с этими словами она взяла чашку недопитого Мусечкиного чая, в котором плавали разбухшие ошметки печенья, и швырнула ее в раковину. Чашка со звоном разбилась на мелкие кусочки.

А Наталья, поплакав вволю, благоразумно поняла, что если она хочет сохранить семью, а она этого очень хотела, то лучше ей принять ситуацию и не пытаться ее изменить. В конце концов, ей не привыкать, она всю жизнь терпела и приспосабливалась. Она поняла, что не в силах сломать Леонида, но и отказаться от него она тоже не может. И тогда дала себе клятву: никогда ничего не знать. Не знать о прошлом, не знать о настоящем. Ни о чем, что причиняло боль. И тогда ревность понемногу отступила, затухла, как утихает звук, завершающий мелодию, – медленно, постепенно, пока от него не останется лишь звенящий подрагивающий воздух.

В потайные места она больше не заглядывала, обходила их