Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

был коллектив театра Ромен-Сличенко. Я ездил с ними по городам и сёлам Кировоградской области, спал в шатре на пуховых перинах и ими же укрывался. Красивые лошади в упряжке с колокольчиками. Чистый ароматный воздух, еда, жизнь — все прекрасно было. Кур воровали: цыгане любят кур, и я люблю (*смеётся). Были в таборе медведь, собаки. Как было хорошо. Жалко, что мало…

А потом узнал, что мамины сёстры (мои тётки), Алиса и Тамара, вернулись в Одессу. Во время интервенции они тоже уехали из города, а теперь вернулись. Я любыми путями добрался на вокзал, сижу и плачу. Тётка одна подходит: «А чё ты, сыночек, плачешь?» А я, ну что? Обманывать надо. Говорю: «Папа и мама уехали, а я пошёл купить конфет, и они уехали, а я остался» (*плаксивым голосом). — «Куда же они уехали?» — «В Одессу» — «А мы едем туда, давай мы тебя заберём!».

— Ну вы хитрый…

Да, такой хитрый был уже! И так приехал в Одессу, и в Одессе уже жил у тёток на Пролетарском бульваре 15 (*Французский бульвар). Это дом застройщиков сахарного завода имени Бродского. Знаешь, где арка на канатную дорогу? Когда заходишь в эту арку, с левой стороны стоит дом двухэтажный: вот, первый балкон — это 16-я квартира. Тут я вырос, отсюда пошёл в армию и так далее. И вот там я сидел и торговал папиросами: «Ленинградский жучок», «Купишь-куришь», «Экономические», «Цыганочка», «Сальве», «Порт», «Беломорканал»…

— А где брали их?

Та-а, где брал… (*уклончиво пожимает плечами). Хе-хе, находили…

— (*Не выдерживаю, начинаю смеяться).

Вот так, да, да! С ребятами со двора: Мишей Абрамовым, Сеней Сылкиным, Лёней с первой парадной и другими — резали хвосты и гривы у лошадей биндюжников, которые стояли в районе пивзавода, стадиона Динамо, Дома специалистов, кинофабрики. За это я был задержан и сидел в подвале 2-го отделения милиции по улице Ленина (*Ришельевская). Ножницы и конский волос у меня не нашли (по ходу бега по камышам у моря всё выбросил), поэтому дали хороших «пачек» и выпустили.

Ну, и потом что же делать? На Свердлова (*Канатная) есть морское училище. Решил поступать туда. Пришёл — 140 рублей: три формы купить надо. А откуда же у меня деньги? Пришёл к тёткам, а они: «У нас таких денег нет». Ну, и я бросил это дело. А муж одной из тёток, дядя Лёня тоже, работал токарем 5-го или 6-го разряда на заводе Гена — это ЗОР (*завод Октябрьской революции). Приходит, говорит: «Ну что?» Я говорю: «Так и так». -»А ты не хочешь пойти в ФЗУ? (*Школа фабрично-заводского ученичества). Мы тебя устроим». -»А что я буду там иметь?» И я пошёл туда учиться. Получил специальность токаря по металлу (а токари тогда ого-го были, это сейчас они работают задаром), и пошёл работать. Сначала там работал, а после этого перешёл на завод Марти — это на спуске Короленко (*Маринеско), как ехать к Пересыпскому мосту. На трамвае едешь: на буфер сел, проехал — кондуктор выходит, начинает гонять. И однажды один старичок говорит: «А чё ты, сыночек, так едешь? Тебя ведь могут в милицию забрать, могут побить тебя». Я говорю: «А что? У меня денег нету». (Это же с Пролетарского бульвара на Пересыпь двумя трамваями я должен был ехать). -»А ты иди в трамвайное управление работать, так ты будешь ехать бесплатно». У-у-у! И я пришёл на Водопроводную 1, поступил работать токарем в трамвайное депо и стал вытачивать гужоны для сцепления вагонов. Заходишь в трамвай, показываешь удостоверение: «Служебный!» — ты такой герой…

И там я работал до 38-го года. А в 38-м году, в октябре месяце, с трамвайного управления я был призван в армию, в пограничные войска. Кушка (*ныне Серхетабад) — самая южная точка Туркменской ССР и всего Советского Союза на границе с Афганистаном. Здесь началось моё обучение. Во время этого обучения мне выпало «счастье» греть воду в титанах. Привезли кучу корней, я стал их рубить, а топор не рубит. Обратился к старшине, тот засмеялся и говорит: «Это саксаул (*Небольшое среднеазиатское дерево). Он не рубится, а ломается».

Через месяц меня направили на погранзаставу № 17 (Кара-Баба). Коня белого дали, Графон назывался, я его так привязывал, и он не мог ничего делать. Прихожу утром — весь грязный. Говорю: «Что же с тобой делать?» А надо мной смеются — я первый год. Целый день его чищу, чищу, а начальник приходит, платочком проведёт: «Грязный, купай его». А где купать в Каракумских песках? И целый год я с ним мучался, пока не пришёл другой призыв. Так я уже передал этого «дракона» кому-то, а сам получил другого коня: Иртыш, красивый такой. И вот, второй год службы я уже с ним был. А ночью там такие морозы, так мы надевали шубы и шли на границу, если в пешем строю. А только солнце выйдет — всё, жара. Шубу снимаешь, в шабанку положишь. Приходишь на заставу: «Кто будет по такому-то маршруту, не берите шубы, там в шабанке есть». Вот так менялись. 45–55 градусов жары, а воды нет, вода привозная. В бурдюках привезут, лошади флягу поднесёшь, она, бедная, голову так вот поднимет, дашь ей — капля воды изо рта на землю не упадёт. Панамы были на них, одни уши торчали, потому что такая жара…

И как-то раз, уже в 39-м году, мы возвращались из наряда от 44-го погранстолба (это самый уголочек Каспийского моря), и обнаружили следы на контрольной полосе. А у нас самая лучшая связь была тогда. Выйди с заставы, стреляй — ничего не слышно. Поэтому, когда мы ехали на большие расстояния на лошадях, давали клетку и двух голубей. У них пистончик на ножке, вынимаешь и пишешь: «Снялся, еду во столько-то времени» — пистон, голубь, фьють (*свистит). Он на заставу прилетает, и там уже знают, что есть связь с Кривенко. Сразу прибегает дежурный, ловит его, вынимает записку, смотрит: всё в порядке. А если тревога — стрельба, и вся застава поднимается. И вот, значит, я дал голубеграмму: «Иду в преследование» (я тогда уже был старшим наряда). Тут сразу приехала тревожная группа вместе с начальником заставы старшим лейтенантом Полтавцом, и мы начали преследование. Прошли по этим Каракумским пескам сыпучим, а у Вити Дериглазова даже лошадь упала от жары. И вот, мы так: то я еду — он идёт, то он едет — я иду пешим. И так мы добрались почти до Мары — это 75