Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

в жилах кровь быстрее заходила, халат на плечи — и на воздух.

Мы по-солдатски обнялись.

С подполковником Туликовым и майором Зубко встреча та оказалась, к сожалению, последней. Майор П. П. Зубко погиб в неравной схватке с бандитами. Случилось это в районе села Остре Станиславской области. Шестеро пограничников во главе с Павлом Петровичем вынуждены были принять бой с целой сотней фашистских наемников. Бой проходил в овраге, окруженном лесом. Майора ранило. Один из его боевых сподвижников, лейтенант Почечук, предлагал сделать перевязку. Но майор ответил: «Сейчас не время. Огонь! Сильнее огонь!» Майор получил вторую рану — в грудь. Бандиты пытались схватить его. «Пограничники в плен не сдаются!» — с этими словами Зубко бросился на врагов.

Банда, оставляя на поле боя множество убитых и раненых, разбежалась под ударами резерва пограничников, подоспевших на помощь. Но майор уже был мертв.

В одной из схваток с бандитами геройской смертью пал и подполковник Владимир Иванович Туляков.

* * *

Когда я покинул госпиталь, войска Советской Армии уже завершили разгром гитлеровской Германии. Кончилась война. Пройдет какое-то время, и над руинами и пепелищами поднимутся города и села, но память людская еще долго, очень долго будет хранить горечь утрат. Никогда не поднимутся те, кто пал на поле брани. Не вырастут оторванные руки и ноги.

Возвращаюсь домой без руки, но с верой в жизнь. Но как ее строить теперь, эту жизнь? До армии работал я слесарем. Вспоминаю и будто чувствую ловкость своей левой руки, проворность и силу ее пальцев, которые потеряли свою былую способность держать инструмент.

Как же быть? Может, податься в строители, класть стены? Нет, одной рукой несподручно. Товарищ будет класть два кирпича, а я один. Скидки просить не хочу.

Тороплюсь домой. Вот и родное Тушино. Завернул на рынок: купить гостинец матери.

— Эй, служивый, — позвал меня бывший артиллерист, стоявший на костылях возле забора. — Давай сюда, жареных семечек насыплю, со скидкой отдам…

— А ты, видать, другой работы не нашел? — вырвалось у меня, и я решительно отвернулся от него.

Вечерело, заморосил дождик. Возле своего дома я остановился, отыскал глазами окна квартиры. Огней еще не зажигали.

Горечь на душе от встречи на рынке еще не погасла. Неужели и я обречен на такое?.. И тут же вспыхнул в моей памяти пограничный знак, что незыблемо стоял всю войну на перешейке полуострова Рыбачий. Вспомнились бойцы и командиры: подполковник Туляков, майор Зубко, старший лейтенант Кондрашечкин, лейтенант Козюберда, комиссар Зыков, рядовые Терьяков, Новоселов… Их много. Это те, кто больше не увидит окон родного дома, — земля им пухом. А мне — работать. Работать не только за себя, но и за тех, кто не вернулся с Кольского, Карпат, с Украины и Белоруссии…

На пороге квартиры меня обняла мать. Сзади на мои плечи легли руки Ани. Она теперь жила у моей матери. Ни мать, ни Аня будто не замечали, что я однорукий. Мать прятала свои слезы где-то в душе, маскировала свою растерянность деловым сообщением о том, что меня очень ждала Аня.

Утром следующего дня вместо больших, тяжелых кирзовых сапог я разыскал свои довоенные ботинки. Но вот первое испытание. Не могу одной рукой зашнуровать их. Аня поспешила помочь мне. Я осторожно отстранил ее:

— Не надо, мои пять пальцев должны работать за десять.

Аня добрыми глазами скользнула по моему лицу.

— Но от моей-то помощи не отказывайся.

— Спасибо.

Горком партии помог мне устроиться мастером на тот же завод, где я работал до войны.

Цех строил троллейбусы. Рабочие не успевали устанавливать облицовочные профиля вдоль окон троллейбусов. Я попробовал приложить здесь свои силы. Одной рукой высверлил в профиле отверстие, плечом поджал профиль к обшивке, но вот опять загвоздка — болтик. Пытаюсь установить его, но не тут-то было: шайбочка выскользнула из руки. Как быть? Поджимаю болт подбородком, рукой нащупываю на тумбочке вторую шайбу. Выскользнула и вторая. Головка болта въелась в подбородок. Нашел третью шайбу. Помочил ее слюной, шайба прилипла к пальцу, нанизал ее на болт, закрепил.

И так болт за болтом, болт за болтом… На подбородке кровь, на губах соленый пот, спина мокрая. Это была первая победа в слесарном деле!

Так и пошла трудовая жизнь.

Вскоре в нашей семье наступил праздник: Аня готовилась стать матерью.

В родильном доме теснота. Встретив нас, дежурный врач, пожилая энергичная женщина, разводила руками и твердила:

— Тридцать пять лет работаю, но такого года не видела! Столько рожениц!..

Через две недели я прижимал к груди крохотного сына и говорил ему:

— Не знаю, кем ты будешь, Колька, но помни: кубышки в наследство я тебе не оставлю. Ты будешь богаче. Заводы, фабрики, города, поля, леса, святая Родина, что мы отстояли в боях с гитлеровской Германией, — вот твое богатство. За это богатство мы дорого заплатили кровью. Береги и умножай его честным и самоотверженным трудом. Ты сын солдата!

Леонид Кривенко

Гоцман из «Ликвидации»

Где я родился? В Одессе, на Бугаёвской 56. Кривенко Леонид Прокофьевич, 1918 года рождения, 2 июля. Отец, Кривенко Прокофий Семёнович, 1885 г. р., работал варщиком на сахарном заводе. Мать, Мария Михайловна, 1884 г. р. — швея по дому у Бродского.

Во время англо-французской интервенции в Одессу, когда мне было меньше года, наша семья бежала на Дальник: отец, мать и старший брат Коля. Была суббота, на второй Заставе рвались пороховые склады. Меня со 2-го этажа бросили мутерше в подол. Отца в это время ранило осколком в голову. Дошли до Новомиргорода Кировоградской области, там отец в больнице умер, так что до своей родины в Мглинский район Черниговской губернии (ныне Брянской области) не добрались. Брат после этого заболел ангиной и тоже умер. Ему тогда года три-четыре было. Мутерша через некоторое время вышла замуж за Павлущенко Василия Алексеевича — хороший мастер-плотник по дереву. Меня он невзлюбил, почти ежедневно избивал. Хорошо помню, как послал в лес, нарезать хороших прутьев для метлы, что мной и было сделано. Отчим взял прутья, зашёл в мастерскую, связал их и за разную мелочь начал меня избивать, требовал от мутерши сдать меня в детдом. С этого дня я сбежал из дому и с семи лет стал самостоятельно пробивать себе дорогу. В коммуне пас свиней, овец, коров. спал в яслях (*кормушка для скота) и где попало. Всё время один.

Потом познакомился с хорошими цыганами: богатые, красивые, все в золоте. И жалко, что я с ними не остался. Это