Стихотворения - Всеволод Рождественский

170. ЦВЕТОК ТАДЖИКИСТАНА

Две бортами сдвинутых трехтонки,Плащ-палаток зыбкая волна,А за ними струнный рокот — тонкий,Как преддверье сказочного сна.

На снегу весеннем полукругом,В полушубках, в шапках до бровей,С автоматом — неразлучным другом —Сотня ожидающих парней.

Вот выходят Азии слепящейГости в тюбетейках и парче,С тонкой флейтой и домброй звенящей,С длинною трубою на плече.

И в струистом облаке халата,Как джейран, уже летит она…Из шелков руки ее крылатойВсходит бубен — черная луна.

Пальцами слегка перебирая,Косы вихрем отпустив вразлет,Кружится на месте — золотая —И ладонью в тонкий бубен бьет.

То сверкнет в полете, как стрекозы,То растет, как стебель, не дыша,И как будто рассыпает розыШелком шелестящая душа.

Кто тебя в трясины и болотаБросил, неожиданный цветок?Кто очарованием полета,Как костер, в снегах тебя зажег?

Многие припомнят на привалеИль в снегах, ползя в ночной дозор,Этот угольком в болотной далиЧерный разгорающийся взор.

Даже мне, как вешних гроз похмелье,В шалаше, на вереске сыром,Будут сниться косы, ожерельеИ бровей сверкающий излом…

Там, в груди, уже не гаснет рана,И забыть никак я не могуЗолотой тюльпан Таджикистана,Выросший на мартовском снегу.

1943

171. КАРЕЛЬСКАЯ БЕРЕЗА

Стоит она здесь, на излуке,Над рябью забытых озер,И тянет корявые рукиВ колеблемый зноем простор.

В скрипучей старушечьей доле,Надвинув зеленый платок,Вздыхает и слушает поле,Шуршащее рожью у ног.

К ней ластятся травы погоста,Бегут перепелки в жару,Ее золотая берестаДрожит сединой на ветру.

И жадно узлистое тело,Склонясь к придорожной пыли,Корнями из кочки замшелойПьет терпкую горечь земли,

Скупые болотные слезыСтекают к ее рубежу,Чтоб сердце карельской березыТруднее давалось ножу.

Чтоб было тяжелым и звонкимИ, знойную сухость храня,Зимой разрасталось в избенкеТрескучей травою огня.

Как мастер, в суке долговязомЯ выпилю нужный кусок,Прикину прищуренным глазом,Где слой поубористей лег.

В упрямой и точной затееМечту прозревая свою,Я выбрал кусок потруднее,Строптивый в неравном бою.

И каждый резьбы закоулокСтрогаю и глажу стократ —Для крепких домашних шкатулокИ хрупкой забавы ребят.

Прости, что кромсаю и рушу,Что сталью решаю я спор, —Твою деревянную душуЯ все-таки вылью в узор.

Мне жребий завидный подарен:Стать светом — потемкам назло,И как я тебе благодарен,Что трудно мое ремесло!

<1944>

172. «Сердце, неуемный бубенец…»

Сердце, неуемный бубенец,Полно заливаться под дугою,Покорись со мною наконецСветлому осеннему покою.

В путь с тобой мы вышли налегке(Я напрасной не искал печали),И меня в родном березнякеСоловьи да звезды провожали.

Было время музыки и книг,Встреч, разлук, бессонных разговоров,А теперь понятней мне языкТишины и голубых просторов.

Высоко над пламенем рябин,На заре, прозрачной и нескорой,Журавли ведут свой легкий клинВ дальний путь, на теплые озера.

И отныне в слове у меняЕсть какой-то привкус — легкий, дикий —Кострового дымного огняИ морозом тронутой брусники.

Тем и жизнь была мне хороша,Что, томясь, как птица, синей далью,Русская жила во мне душаРадостью и песенной печалью.

<1926>, 1943–1944

173. СЕРДЦЕ СВЯЗИСТА

Где били снаряды по соснам и елкам,Где жаркая схватка велась,В приладожских топях фашистским осколком                Была перерезана связь.

Трещат пулеметы, работают чисто,Клубится над дзотами дым,Но дышит отвагою сердце связиста,                Ползет он по кочкам сырым.

А пули жужжат, как назойливый овод,И рядом обрушился гром,Теряя сознанье, разорванный провод                Сплести не успел он узлом.

Снаряды ложатся к его изголовью,И огненный катится вал.Откинутый навзничь, забрызганный кровью,                Концы он надежно зажал.

В нем гордо солдатская доблесть горела,Был смел он в решительный час.К бойцам чрез его бездыханное тело                Дошел об атаке приказ.

Бегут от штыков голубые мундиры,Ложатся во рвах без конца.Налажена связь. И слова командира                Летят через сердце бойца.

1943–1944

174. РУССКАЯ МУЗА

Как мало надо нам, как узок мир порою!Трещат в печи дрова, жестка моя кровать.Вот я закрыл глаза. За этою чертоюМне больше, кажется, уж нечего желать.

Усталость до краев мне наливает тело.Еще томит озноб, — туман лесных дорог, —Но бережно в ногах шинель меня согрела,И тихая луна выходит на порог.

Уже глухая ночь, а мне еще не спится.Вот в голубом луче скользнула чья-то тень.Неслышно подошла и на постель садится.Где видел я ее? Она светла, как день.

Тянусь, хочу спросить, но, обессилен сонью,Невольно падаю в глухое забытье,Она горячий лоб мне трогает ладонью,Я слышу над собой дыхание ее.

И тихо ей тогда я думы поверяю,И жадно слушаю крылатые слова.Уже бледнеет ночь, луна ложится с краю,Прохладным забытьем хмелеет голова…

О, будь всегда со мной! И под дождем похода,И в тусклом огоньке сырого блиндажа,Ты в грохоте боев и в мирных сменах года —Как облако, проста и, как рассвет, свежа!

Ведь если есть еще мне близкое на свете,Что должен я в пути, как старый клад, беречь,То это голос твой, простые руки этиИ Родины моей взыскательная речь.

1943–1944

175. «Мир мой — широко раскрытая книга…»

Мир мой — широко раскрытая книга,Пестрая бабочка стран и морей,Всё, что я видел, узнал и ушамиВзял из эфира, как влагу трава.

В темную глубь уходящий корнями,Ветви раскинувший в пламени дня,Неугасимой сжигаемый жаждой,Пил я и радость и горе земли.

Сколько блуждал я в глухом бездорожье,Сколько раз падал и снова вставал,Неутомимо, как древле Иаков,Сколько с собою боролся в ночи!

Но, раздираемый смутной тревогой,Выпивший терпкую чашу до дна,Я никогда повторять не устануГордого имени: «Я человек!»

1943–1944

176. ВОЛХОВСКАЯ ЗИМА

Мороз идет в дубленом полушубкеИ валенках, топча скрипучий прах.От уголька зубами сжатой трубкиСлоистый дым запутался в усах.

Колючий иней стряхивают птицы,То треснет сук, то мины провизжат.В тисках надежных держат рукавицыВесь сизый от мороза автомат.

Рукой от вьюги заслонив подбровье,Мороз глядит за Волхов, в злой туман,Где тучи, перепачканные кровью,Всей грудью придавили вражий стан.

Сквозь лапы елок, сквозь снега густыеВновь русичи вступают в жаркий бой.Там Новгород: там с площади СофииИх колокол сзывает вечевой.

В глухих болотах им везде дороги,И деды так медведей подниматьУчили их, чтоб тут же, у берлоги,Рогатину всадить по рукоять!

Январь 1944

177. ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД