Клетка и жизнь - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

Лева Фонталин, с которым мы поддерживали семейные отношения, пока он не уехал с женой в Израиль.

Гельфанд с Ю. М. довольно часто занимались биологией (И. М. упорно учился), и мы вместе бывали у них дома и на даче. Я видела, как Гельфанд, помимо биологии, осваивает английский и музыку. Ему удавалось все. И еще оставалось время на шефство над 2-й математической школой, ее преподавателями и учениками, в том числе нашей Леной. В то время еврейским детям, даже талантливым, было очень трудно поступить в университет. Руководитель одного из классов 2-й школы в характеристике, которая была необходимым документом при поступлении в институт, написал, что выпускник его класса не занимался общественной работой. Учитель это написал, не понимая, что ставит крест на поступлении в университет. И. М. пришлось объяснить преподавателю, что подобная объективность в тех условиях неуместна.

И это не все. И. М. очень часто помогал людям, нуждавшимся в медицинской помощи. Он мог свернуть горы, чтобы найти нужного специалиста. И за это ему можно было простить многое. О семейных проблемах Гельфанда я здесь писать не хочу.

Ю. М. был для него в то время, наверное, и потом, самым близким человеком, и мы вдвоем часто приезжали для занятий в Перхушково, где была дача Гельфанда. Эти дружеские и рабочие отношения с И. М. продолжались и после того, как Гельфанд с новой семьей уехал в Америку. В Ратгерском университете он руководил математическим департаментом. У Юры в этом же университете были аспиранты-биологи, и он там с ними интенсивно работал по два-три месяца ежегодно до окончания срока их аспирантуры. И. М. обычно принимал активное участие в обсуждении полученных ими результатов.

Мы приезжали к И. М. в Нью-Брансвик, где был его дом, и после того, как Гельфанд перестал работать в университете. Наша дочь Лена с детства и всю жизнь была очень близка с И. М. Бывая на конференциях в Америке, она всегда навещала Гельфанда. Во время их последней встречи, незадолго до смерти И. М., он передал очень трогательное видеописьмо Юре. Сохранилась и их общая с Леной фотография этих дней.

Зоря Яковлевна уехала в Чикаго вместе с сыном Володей и до конца жизни Гельфанда интересовалась его судьбой.

В 1957 году Блохин был в Англии и договорился с Александром Хеддоу, директором института Честер-Бетти в Лондоне, о стажировке в его институте четырех сотрудников Онкоцентра. Я был одним из них. Я прилетел в Лондон в декабре 1957 года. В зале прилета меня встретил красивый высокий человек — он представился директором института Честер-Бетти. К своему удивлению, я хорошо понимал его английский, а он в основном понимал мои ответы. Он отвез меня в отель «Рембрандт», где для меня был заказан номер. Я сразу лег спать — был поздний вечер, и усталость меня сморила.

На следующее утро Хеддоу ждал меня в машине у входа в отель и отвез в институт. Там он показал мне мой рабочий стол, а когда к одиннадцати все сотрудники собрались для утреннего чая или кофе, Хеддоу меня им представил. Он заметил, что удивлен моему английскому и знанию работ их института. Я сказал, что самыми выдающимися их работами я считаю исследования Фулдса о прогрессии опухолей, это новое и очень важное понятие, о котором я ранее ничего не знал. Хеддоу ответил, что Фулде болеет и живет за городом, но он организует мне встречу с ним. «Познакомьтесь и с другими, — добавил он, — у нас много интересных работ». После этого я был оставлен один на своем рабочем месте, а ко мне стали подходить для знакомства разные сотрудники института. Все с любопытством беседовали со мной и были удивлены тем, что я оказался не полным невеждой. Например, один из сотрудников (кажется, Ревелл) начал мне рассказывать, что в клетке есть ядро, и когда я добавил, что в ядре есть ядрышко, а в ядрышке, как некоторые считают, — ядрышечко, то он очень удивился моей эрудиции. «Ведь из России больше сообщают о Лысенко и о том, что хромосом вовсе нет». Я ответил, что Лысенко — шарлатан, и его карьера, сильно повредившая советской биологии, близится к закату. После этого мы подружились, и он мне подробно рассказал о своих работах по индивидуальности хромосом.

Ревелл был страстным коммунистом. Вторым таким же политическим активистом был химик Дэвис. Я не охлаждал их пыл, но сказал, что они сами, я надеюсь, приедут в СССР и увидят все своими глазами. Хеддоу не забывал меня и показывал интересные места в Лондоне. В частности, он возил меня в Палату общин и в Палату лордов в парламенте. В Палате общин я видел Черчилля, который сидел на своем месте в углу и дремал; однако, когда началась шумная и бурная дискуссия, вызванная какими-то перерасходами, Черчилль поднял голову, глаза его блеснули, и он начал внимательно слушать. В Палате лордов все шло гораздо тише: члены Палаты дремали все заседание. Один из членов Палаты лордов, знакомый Хеддоу, водил нас на завтрак в столовую Палаты и объяснял, что как раз передо мной он так же принимал Булганина. Когда я уезжал домой, Хеддоу подарил мне несколько огромных томов сочинений института Честер-Бетти. Позже, уже в Москве, я получил два тома монографии Фулдса «Неопластическое развитие», где, в частности, были упомянуты и мои работы.

Летом следующего года в Москве открылся Международный противораковый конгресс. Председателем предыдущего конгресса был Хеддоу, поэтому он открывал московский конгресс и передавал председательство выбранному ранее Блохину. Сотрудники Онкоцентра, побывавшие в Англии, устроили для Хеддоу ужин перед открытием конгресса в ресторане «Арагви». Во время ужина один из посетителей ресторана, грузин, сняв ботинки, стал танцевать грузинский танец. Хеддоу попросил Наталью Переводчикову передать этому грузину приглашение приехать в Лондон и поступить на работу в институт Честер-Бетти. «Этот грузин обладает самым редким для ученого качеством — независимостью мысли», — сказал он. На следующий день Хеддоу открывал конгресс в Кремлевском дворце. Он похвалил нового президента конгресса Блохина и вспомнил присланных ему Блохиным российских ученых, дав каждому подробную характеристику. Обо мне Хеддоу сказал, что я знаю работы института Честер-Бетти лучше, чем он сам.

В 1962–63 гг. я провел четыре месяца в Америке, в лаборатории Харольда