Клетка и жизнь - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

талантливого молодого ученого. Конец истории был уже совсем в духе «Золотого теленка». Брошенная жена Глейзера, будучи фельдшером, читала газету «Медицинский работник». Прочтя соответствующую статью, она быстро поняла, что речь идет о ее «погибшем» муже. Она немедленно отправилась в Москву, в АМН, и стала искать Глейзера. Найдя его и узнав, что он имеет еще и молодую жену, она написала в Президиум АМН обо всем: и о двоеженстве, и о том, что у него не было врачебного диплома. В то время двоеженство считалось большим преступлением. Глейзер с позором был изгнан из АМН. Я потом спрашивал у Блохина, какова его дальнейшая судьба. Н. Н. сказал, что он не знает точно, но, кажется, его устроили завхозом в каком-то санатории.

Вторая история касалась лаборатории М. М. Невядомского. Этот, к тому времени уже пожилой джентльмен, был до конца 20-х годов нормальным профессором-терапевтом. Но затем он решил обратиться к теории и создал фантастическую концепцию о том, что все опухоли состоят из клеток особых паразитов, а не из клеток организма, носителя опухоли. Этой теории никто из ученых, конечно, не поверил, поскольку известны бесчисленные данные о малигнизации нормальных клеток организма в эксперименте и в клинике. Однако Невядомский в полном одиночестве настаивал на своем, а когда настала пора «мичуринской биологии», он срочно присоединился к ней и в 1952 году даже напечатал книжку о своей концепции. При создании ИЭПиТРа ему дали лабораторию. Блохин, ставший директором института, поставил на Ученом совете доклад Невядомского — и его теорию, естественно, никто не поддержал. Несколько солидных ученых, например тот же Ларионов, высказались против концепции Невядомского. Я тоже решил впервые выступить на Ученом совете — и излагал школьные истины о генезе опухоли. Вскоре лаборатория Невядомского была закрыта.

Более сложной была борьба вокруг «учения» Ольги Борисовны Лепешинской. Это была старая большевичка, которая вместе с мужем находилась в сибирской ссылке одновременно с Лениным. После революции она занялась биологией и, окончив какие-то курсы, создала учение о том, что новые клетки возникают не путем деления предшествующих клеток, а создаются путем конденсации из бесформенного полужидкого «живого вещества». Многие патологи, например академик И. В. Давыдовский, поспешили выступить в поддержку теории Лепешинской. Развивая свою теорию, Лепешинская предложила «омолаживать» организм человека при помощи содовых ванн, якобы сдвигавших кислотность тканей. «Теории» Лепешинской вошли во все планы Медицинской академии, но… в 53-м году умер Сталин — и, когда было устроено обсуждение результатов этой деятельности, атмосфера стала уже совершенно иной. Академики разных отделений АМН об итогах этих работ по «живому веществу» даже не упоминали. Тогда выступила сама Ольга Борисовна. Она зачитала все разделы плана трехлетней давности, где говорилось о важности работ по «живому веществу». Академики, авторы этих планов, присутствовали на заседании, но сидели в мрачном молчании и ничем Лепешинскую не поддержали. Когда она закончила, раздались бурные аплодисменты присутствующих. Каюсь, я тоже похлопал, отметив мужество Ольги Борисовны. Однако вопрос о «живом веществе» больше не возникал. В общем, положение дел в АМН и в нашем институте постепенно менялось. Сам Блохин после беседы с Микояном был неожиданно выдвинут и выбран Президентом АМН.

После этих выборов Блохин вызвал меня и предложил стать в Онкоцентре его заместителем по научной работе. Я долго отнекивался, но, в конце концов, согласился временно занять это место, оговорив, что в конце двухлетнего срока я имею право отказаться от этой должности. Мой опыт заместителя директора был не очень удачен. Я стал приглашать на работу в экспериментальную часть института своих талантливых, по моему мнению, знакомых: Г. Свет-Молдавского, Г. И. Дейчман и некоторых других. Вскоре выяснилось, что каждый из приглашенных считает себя недооцененным и настаивает на расширении площади и штатов своей лаборатории. Все это происходило на фоне конфликтов с общественными организациями института, т. к. я предложил проводить партийные и профсоюзные собрания в нерабочее время. Кто-нибудь другой, будучи более опытным дипломатом, легко бы уладил эти конфликты, но я упрямо настаивал в каждом случае на своем. Я хотел заставить всех работать. В результате, в один прекрасный день я пришел к Блохину и напомнил ему о его обещании освободить меня от административной должности. Он согласился, и я почувствовал, что он делает это с облегчением. Так закончилась моя административная «карьера», и я остался заведующим лабораторией.

Изменению моих устремлений сильно способствовало знакомство с И. М. Гельфандом, о котором следует рассказать особо.

И. М. Гельфанд, крупнейший математик, лауреат многих премий и член целого ряда зарубежных академий, переживал огромную трагедию: его младший сын заболел лейкозом, и отец, обойдя всех российских и иностранных врачей, не мог найти действенной терапии. Кроме обычных врачебных попыток, И. М. собрал семинар специалистов-биологов, куда он индивидуально отбирал самых надежных и знающих исследователей Москвы. Мой друг Саша Фриденштейн посоветовал ему пригласить меня, но И. М., узнав, что я — зам. директора института, возразил: «Администраторы нам не нужны». Все же И. М. согласился встретиться со мной. Когда Фриденштейн передал мне приглашение придти к Гельфанду домой, я тоже стал возражать: «Я знаю о трагедии с сыном Гельфанда, но ничем помочь не могу. Зачем же мы будем морочить друг другу голову?» Теперь уже Гельфанд позвонил мне домой и сказал, что ему просто интересно со мной встретиться. Я согласился и в назначенный срок приехал в его квартиру на Ленинском проспекте. Мы проговорили около трех часов, и И. М. сразу очень мне понравился. Он задавал нетривиальные вопросы и объяснил, что семинар не имеет узкоприкладного характера. Просто он хочет больше знать о биологии. Я рассказал ему о том, что такое опухоль и что такое фаза прогрессии опухоли. Он пригласил меня на семинар, и я согласился. Семинар, проходивший тогда в Институте биофизики, являл собой колоритное зрелище: человек 30 участников, большинство из которых было мне знакомо, составляли группу наиболее знающих биологов среднего возраста. Увидев меня в аудитории, И. М. Гельфанд немедленно вытащил меня и попросил рассказать всем о прогрессии, что я и сделал. С тех пор я был принят в семинар без официальных процедур и посещал его более десяти лет, пока Гельфанд был в Москве.

Семинар, по моему мнению, был исключительно успешен, поскольку на нем провозглашались и обсуждались неофициальные мнения о новостях клеточной и молекулярной биологии, отечественных и зарубежных. В состав семинара входили знаменитые фигуры: профессора Спирин, Скулачев, Абелев, Нейфах-старший, Чертков, Фриденштейн, А. И. Воробьев, Гурвич и другие, а также молодые биологи из разных лабораторий. Позднее я привел на