Клетка и жизнь - Коллектив авторов -- Биографии и мемуары

диссертации — это еще одна попытка напасть на Шабада и его окружение. Рецензентом моей работы был назначен академик Смирнов, престарелый физиолог, который работал еще с И. П. Павловым и ничего не знал по онкологии. Вторым рецензентом стал Л. Ф. Ларионов, который был переведен в новый институт в Москве из Ленинграда. Ларионов и Шабад были однокашниками — они оба кончили аспирантуру в Ленинграде в лаборатории Шора. Как это бывает, между двумя однокашниками сложились не лучшие отношения: оба в прошлом критиковали друг друга, поэтому Снякин и компания были уверены, что Ларионов выступит против моей диссертации.

На апробации я изложил суть своей работы. Смирнов стал задавать мне критические вопросы, в частности, он спрашивал, как я диагностировал, что у подопытных крыс действительно развилась саркома. Я ответил, что во всех случаях опухоль исследовали микроскопически для подтверждения макроскопического диагноза. Смирнов сказал, что этого мало, что это — антипавловское вирховианство и надо было подождать, пока у животных разовьются изменения нервной и кровеносной системы. Вторым выступил Ларионов, он одобрил диссертацию и, сделав несколько мелких замечаний, предложил представить ее к защите. Таким образом, он, несмотря на былые разногласия с Шабадом, высказался как честный и объективный ученый. Директор Снякин в заключительном слове предложил мне доработать диссертацию в духе замечаний Смирнова. «Я надеюсь, — сказал он, — что вы с этим согласны». «Разумеется, нет, — взорвался я. — Ведь биопсия — общепринятый метод диагностики злокачественных новообразований. Если мы будем ждать, когда у больных разовьются изменения нервной системы или других органов, вряд ли кто-нибудь из таких больных доживет до операции, и одобрение рекомендаций Смирнова противоречило бы всем принципам клинической онкологии». В лагере Снякина наступило смятение, и в итоге диссертацию рекомендовали к защите без коренной переработки. «Вы были правы, — сказал Снякин после апробации, — с этим парнем лучше не связываться». «Я вас предупреждал», — ответил Шабад с улыбкой, он любил острую дискуссию. Диссертация была подана в Совет АМН, и мы стали ждать очереди на защиту. Однако скоро жизнь изменилась: 5 марта умер Сталин.

Моя наука

Я продолжал работать, перейдя в лабораторию Е. Е. Погосянц по опухолевым штаммам. Мы должны были поддерживать линии разных опухолевых клеток путем трансплантации их на животных и передавать эти линии другим лабораториям для опытов. Е. Е. предложила мне заняться гетеротрансплантацией опухолей человека на животных, воспроизведя результаты, опубликованные Хелен Тулен в США. Я пытался это сделать, но работа не пошла, главным образом из-за трудностей получения опухолей человека из клиники. Я занялся более привычным изучением реакций соединительной ткани на трансплантацию опухолей крыса-мышь и мышь-крыса.

В институте, между тем, медленно происходили коренные изменения. АМН, организуя институт, заполнила его, еще до смерти Сталина, лабораториями разных жуликов и сумасшедших, называвшихся «новаторами». Были совсем уж курьезные примеры. Например, один из этих «ученых» предлагал лечить опухоли экстрактами из фекалий лошадей. Для этого лошади должны были быть молодыми, и фекалии исключительно свежими. Для этого рекомендовалось идти на рынки, куда колхозники привозили продукты на лошадях. В народе этот препарат называли в шутку «г…м молодой кобылы». Самыми крупными были лаборатории Глейзера и Невядомского. История их весьма любопытна. Илья Глейзер был фельдшером в Ташкенте. В свободное время он пытался делать опыты, приготавливая вакцины против рака. Когда началась война, его мобилизовали, а жена его, тоже фельдшер, продолжала работать на том же месте. Во время войны Глейзер добыл справку о своей гибели и послал ее в Ташкент. Став «холостым», он женился на молодой и очень красивой узбечке (я ее видел!) и вернулся с ней в другой район Узбекистана. Одновременно он написал трактат, изложив свой опыт вакцинотерапии опухолей, и послал его Министру здравоохранения СССР, генералу Смирнову. Смирнов во время войны руководил всей медицинской службой вооруженных сил, и, говорят, делал это очень успешно. Он познакомился с рукописью Глейзера, она ему очень понравилась, и он приказал секретно доставить автора в министерство. Как рассказывал сам Глейзер, за ним приехала машина из соответствующего ведомства Ташкента, из нее вышли военные и спросили: «Вы Глейзер?» «Я, дрожа, ответил „да“. Меня посадили в машину и повезли, не говоря о назначении. Только убедившись, что мы не едем в МГБ Ташкента, я несколько успокоился. Меня посадили в самолет и, ничего не объясняя, привезли в Москву, где опять, не говоря ни слова, привели в кабинет министра». «Ты Глейзер? — спросил генерал в роскошной форме. — Твоя работа гениальна. Я ее прочел. Сколько тебе надо сотрудников? 70 хватит?» И Глейзер стал руководителем одного из отделов нашего института.

Его отдел, как и весь институт, помещался на 3-й Мещанской в пустующем корпусе, где раньше была недавно закрытая лаборатория Клюевой и Роскина, которые безуспешно пытались лечить рак. Отдел Глейзера имел более высокую степень секретности, чем другие лаборатории института — у входа был пост, где майор КГБ повторно проверял пропуска. Сотрудники других отделов туда хода не имели. Набранные по указанию Глейзера сотрудники трудились, производя трансплантации опухолей Брауна-Пирса кроликам, а потом вводили им вакцину. Время от времени приезжали комиссии из министерства, и им показывали «результаты» опытов: в контроле по брюшине кроликов вырастали опухолевые узлы, а после введения вакцины эти узлы исчезали. Комиссии из высоких чиновников писали восторженные заключения, и работа продолжалась. Однако не учли одного: переведенный из Горького и ставший директором института молодой хирург Н. Н. Блохин не знал экспериментальной онкологии, но оказался умнейшим, очень способным человеком. Он назначил внутреннюю комиссию по проверке работы Глейзера из числа сотрудников института. Председателем комиссии была Е. Шамаева, бывшая фронтовичка и честнейший человек. Эта комиссия проверяла результаты Глейзера, и сначала все шло хорошо: после вакцинации у кроликов узлы исчезали. И тем не менее что-то показалось подозрительным, и Шамаева настояла на том, чтобы члены комиссии дежурили в виварии Глейзера круглосуточно. Тут-то все и выяснилось: оказалось, что ночью сотрудники Глейзера с особо секретными пропусками проходили в отдел и меняли местами клетки с контрольными и вакцинированными животными. Члены комиссии все это зарегистрировали, и Глейзер был вскоре уволен после обсуждения результатов комиссии на парткоме.

Однако на этом история Глейзера не кончается. У него вне института нашелся покровитель — академик Бакулев, который ему поверил и взял в свой институт для продолжения «ценнейших» работ. В «Медицинском работнике» поместили статью о том, как Н. Н. Блохин травит