Плетеное королевство - Тахира Мафи

слуг, которые носят сноду, оплачивается преимущественно кровом над головой? Я редко вижу подобных посетителей в своей лавке, ведь большинство из них получает всего три тонса в неделю в дополнение к жилью. Одному Богу известно, как эта девчонка наскребла медяки, чтобы заплатить мне. – Дин помешкал. – Я объясняю все это только потому, что вы спросили, господин, не ушла ли девушка из моей лавки с чем-нибудь ценным, и…

– Да, я понял, – резко произнес Камран.

Его затошнило от ненависти к себе, от стыда. Он почти не слушал Дина, пока тот болтал без умолку, излагая подробности, которые Камран больше не хотел слышать. Он не хотел знать, что девушка была дружелюбной или, очевидно, трудолюбивой. Не хотел слушать, как Дин описывал синяк на ее лице или долго рассуждал о своих подозрениях, что с ней жестоко обращается ее хозяин.

– Это славная девушка, – продолжал Дин. – Очень складно говорила для слуги, носящей сноду, но была довольно нервной, легко пугалась. Хотя, возможно, это была моя вина. Мне кажется, я слишком сурово обошелся с этой бедной девушкой. Она сказала некоторые вещи… и я… – Дин запнулся. Посмотрел в окно.

Камран насторожился.

– Что она сказала?

Аптекарь покачал головой.

– О, она просто поддерживала разговор, правда. Боюсь, я мог напугать ее. Она так быстро выбежала из магазина, что я не успел дать ей кисти для нанесения мази, хотя, полагаю, она может обойтись и руками, главное, чтобы они были чистыми…

До ушей Камрана донесся рев; звук был настолько громким, что заглушал все остальное, вырывая его из мыслей.

С мучительной медлительностью принц вернулся к пурпурным деревьям леса Сурати, среди которых находился; окружающий мир материализовывался постепенно, ощущение за ощущением: грубые волокна красного ковра под головой и ладонями, тяжесть мечей, прижатых к торсу, свист ветра в зарослях, бодрящий аромат зимней сосны.

Камран провел пальцем по снегу, словно по пирожному с глазурью; какое-то мгновение он изучал мерцающую шапку, лежащую на пальце, а затем отправил ее в рот, слегка вздрогнув, когда снег растаял на языке.

В этот момент по сугробу пронеслась рыжая лиса, она, сморщив нос, стряхнула снежинки с глаз и пропала из виду, а вслед за этим вдалеке показалась пятерка оленей. Стадо резко остановилось в нескольких метрах от Камрана, большие глаза животных с удивлением воззрились на человека.

Он непременно ответил бы им, если бы они задали вопрос.

Он сказал бы им, что пришел спастись. Убежать от своего разума, от своей странной жизни. Он сказал бы им, что противоядие, которое он искал, оказалось ядом.

Ее собирались убить.

Он понимал это, но не знал, как принять убийство той, что милосердно отнеслась к мальчику, посягнувшему на ее жизнь; той, что родилась королевой, но зарабатывала на жизнь мытьем полов и в благодарность за свой тяжелый труд видела лишь оскорбления и жестокость. Принц посчитал ее сумасшедшей, ведь она готова была разбиться на кусочки из-за дешевого лекарства; ни разу прежде он не допускал, что несколько медяков могут оказаться всем, что у нее было на этом свете.

Камран выдохнул и прикрыл глаза.

Она ни в коей мере не казалась ему преступницей. Принц допускал, что мог бы найти и другие способы изучить ее жизнь, но чутье подсказывало, что в этом не было никакого смысла. Он знал это еще до того, как отправился на свое задание, однако слишком глубоко увяз в отрицании, чтобы признать это: независимо от пророчества, девушка, которую он встретил, сейчас не заслуживала смерти, и он ничего не мог с этим поделать.

Это была его вина.

Он сделал это с ней, высветил ее ярким лучом, когда она, казалось, желала лишь одного – исчезнуть. Камран будет жить с этим раскаянием до конца своих дней.

И действительно, в этот самый момент принц ощутил столько чувств одновременно, что не мог пошевелиться – не смел. Сдвинувшись хоть на йоту, он мог сломаться, а если это произойдет, весь мир охватит пожар.

Камран открыл глаза.

С соседнего дерева, медленно кружась, падал розовый лист; он падал и падал, пока не опустился прямо на нос Камрана. Принц поднял листок, покрутил его в пальцах.

И в исступлении рассмеялся.

17

Они были в кухне не одни.

Повариха застыла на своем месте с тесаком наперевес, с удивлением разглядывая двух сомнительных компаньонов, нервно присевших за стол. Из-за угла выглядывали трое слуг, головы которых напоминали помидоры, насаженные на шампур. Проходившие мимо заглядывали в дверной проем, замедляя шаг. Все ждали, когда будет сказано хоть одно слово.

Ализэ не могла винить их за любопытство.

Она тоже была изумлена подобным поворотом событий. Ни она, ни мальчик-фешт еще ничего не успели произнести, потому что стоило им торжественно поприветствовать друг друга, как вокруг уже собралась половина дома. Тем не менее, Ализэ испытывала необыкновенное счастье, пока они смотрели друг на друга через стол, неловко улыбаясь.

– Эт мист аджиб, нек? Неф немек вот тан сора. – Это странно, разве нет? Что я не вижу твоих глаз.

Ализэ улыбнулась.

– Хан. Бек немеккетош эт сода минсег кравито. – Да. Но я не могу снять сноду, когда работаю.

После этих неразборчивых слов большинство слуг испустили громкие вздохи разочарования и вернулись к работе. Ализэ бросила взгляд на тех, кто остался, затем на пятнадцатиминутные песочные часы столе. Песчинки неуклонно скатывались из одной стеклянной колбы во вторую, и потеря каждой из них наполняла Ализэ ужасом. Девушка сомневалась, что в Сетаре найдется много слуг, говорящих по-фештунски, однако полагаться на такую неопределенность она не могла.

Им придется быть осторожными.

Она перевела взгляд на мальчика-фешта, которому очень помогло вмешательство прорицателей. Благодаря ежедневным омовениям и регулярному питанию он заметно преобразился; под всей этой грязью он оказался румяным и розовощеким ребенком, и, когда он улыбался ей, Ализэ знала, что он делает это искренне.

Сердце ее согрелось от этой мысли.

– Я так о многом хочу расспросить тебя, но, боюсь, у нас очень мало времени, – сказала она по-фештунски. – Ты здоров, мой юный друг? Выглядишь хорошо.

– Да, спасибо. Хотел бы я сказать то же самое и о тебе, но я не вижу твоего лица.

Ализэ сдержала смех.

– Я рад, что у тебя есть бинты для рук. – Он сделал вид, что хочет посмотреть поближе, но вдруг отпрянул, побледнев. – И я поранил твою шею, теперь я вижу это. Мне очень жаль.

– О, – тихо произнесла Ализэ. – Это просто царапина.

– Это больше, чем царапина. – Мальчик выпрямился. – И сегодня я пришел, чтобы загладить свою вину.

Девушка улыбнулась, испытывая непонятную привязанность к этому мальчику.

– Прости меня, – сказала она. – Но любопытство берет верх над моими манерами, и я хочу узнать: как, скажи на милость, ты убедил их впустить тебя через главный вход?

Мальчик засиял, демонстрируя зубы, слишком крупные для его лица.

– Ты имеешь в