Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

ранней моей юности, когда я был полон романтических мечтаний, моя старшая сестра, славившаяся своей необыкновенной красотой, сказала мне, не припомню, в какой связи, что женщина, в отличие от мужчины, отвечает на любовь. Я помню зато очень хорошо, что я был уязвлен этими словами в своей мужской гордости и с запальчивостью возразил, что в них сказывается чисто женское самомнение и что на самом деле никакой разницы между любовью женщины и любовью мужчины нет, если, дескать, это настоящая любовь. В ответ сестра только снисходительно улыбнулась: мол, станешь старше – поймешь. И действительно, ответный характер любви женщины, преимущественно ответный характер любви, понятно, – является, как я сейчас думаю, главной и основной особенностью любви женщины сравнительно с любовью мужчины, ибо этой особенностью объясняются решительно и все остальные особенности этой поистине легендарной любви. Ведь любовь женщины, как и любовь вообще, давно стала легендой, о ней сложены и слагаются прекрасные стихи, ей посвящена и посвящается проникновенная музыка, о ней создавали и создают блистательные шедевры литературы (художественной прозы) и искусства – графики (рисунка), живописи, ваяния, о ней писали и пишут целые философские трактаты (достаточно напомнить в этой связи знаменитый трактат Стендаля). Романы, в которых нет любви, вообще не читаются, никем не признаются, – даже если это исторические романы. Да и само слово «роман» сделалось на нашем языке синонимом любви. А сколько таких романов насчитывает всемирная литература? В общем, не счесть всего созданного о любви – с целью разобраться в ее природе.

Тем не менее остается вопросом: а поддается ли вообще сколько -нибудь удовлетворительному объяснению чувство, такое, по-видимому, капризное и так по-разному проявляющееся в каждом отдельном человеке, какова любовь вообще и любовь женщины в особенности, не ускользает ли оно от любых попыток такого анализа – совершенно? Ведь нельзя отрицать, что если чувства вообще индивидуально окрашены, то во сколько крат больше должно нести в себе печать индивидуальности чувство, кажущееся средоточием всей жизни человека, – по крайней мере в момент, когда оно им владеет. И, быть может, ни в чем другом общечеловеческое с такой силой не проявляется в индивидуальном воплощении, как именно в любви.

Но такая аргументация только кажется неоспоримой. На самом же деле остается фактом: как бы ни были многочисленны черты различия между людьми, общего между ними еще больше, и совершенно ясно, что не эти различия должны лечь в основу анализа сущности человека и его чувств, но как раз это общее, приобщающее каждого, невзирая на все его неизбежные индивидуальные особенности, к трудовому человечеству. Справедливо, что чувство любви является перед нами общечеловеческим чувством – при всей его индивидуальной окраске, и этот-то общечеловеческий характер и делает возможным его удовлетворительное объяснение. Иными словами, индивидуальные многочисленные особенности человеческой любви, как бы многочисленны они ни были, не в силах скрыть от нас те ее общие особенности, которые отличают ее как таковую и составляют существенное в ней – ее природу. Если бы дело обстояло таким образом, что особенное и единичное заслоняло для нашего разумения общее и существенное, то мы лишены были бы возможности вообще познавать – познать что бы то ни было в природе вещей. Единичное не только не может помешать познанию общего, но только общее делает возможным познание самого единичного.

Коль скоро мы сделали предметом этой главы столь обширную тему, как любовь, мы должны его ограничить со всех сторон, чтобы не было ни малейшей двусмысленности в том, о чем у нас пойдет речь, и для того, разумеется, чтобы нам легче было разобраться в самом предмете. Первое. Речь будет идти не о любви в широком смысле этого слова – не о любви к природе, животным или цветам, не о любви к произведениям искусства, не о любви даже к человеку вообще или же к детям в особенности, родным или неродным, но единственно о любви мужчины и женщины, или о половой любви. Второе. Речь идти будет не столько о супружеской любви, но о той именно любви мужчины и женщины, которая предшествует супружеской любви и которую, как это выяснится из дальнейшего, нельзя отождествить с последнею без того, чтобы сразу же выпустить из своих рук нить повествования. Коротко говоря, речь будет идти главным образом о любви, которую мы условно назовем поэтической, или романтической, любовью и чистым выражением (или, как принято говорить, чистым случаем) которой является любовь двух юных существ. Ибо хотя любовь пожилых мужчины и женщины, не завершившаяся еще совместным жительством, во многом и даже в существенном напоминает любовь двух юных существ, она, однако же, осложнена тем важным обстоятельством, что обременена опытом жизни, скрывающим от нас лежащую в ее основе, как и в основе поэтической (романтической) любви, о которой мы будем трактовать здесь, целомудренную, девственную чистоту. Третье. Речь будет у нас идти не столько о любви мужчины к женщине, сколько именно о любви женщины к мужчине, – ведь мы вообще трактуем о любви как неотъемлемой черте женственности, и только. Совершенно естественно вместе с тем, что в ходе изложения нам все же придется касаться и других форм женской любви и любви мужчины и женщины вообще, и не только такой любви, но и любви к детям и любви к человеку вообще, – с тем чтобы как можно яснее и четче очертить характер той любви, которая составляет главный предмет этой главы.

Юность, о которой у нас пойдет речь, нашла, как мне представляется, свое адекватное пластическое изображение в мраморной статуе девушки, установленной на одной из площадей Барселоны, работы Хосе Клары (1902 г.). Статуя так и называется «Юность» (илл. 44). Сколько мечтательной задумчивости в лице ушедшей в себя девушки и какой поэзией и чистотой веет от всего ее лучезарного облика. Стоя на людной площади, она, должно быть, многих и многих вдохновила на подвиги во имя добра, быть может, даже на прямые революционные выступления, вовсе, вероятно, и не подозревая о том, что на нее смотрят – так поглощена она своими девичьими думами, ибо кто в состоянии отрицать, что думает она сейчас именно о любви к ней отважного юноши. Достаточно всмотреться в ее лицо, чтобы убедиться в том, что отнюдь не тяжелые думы владеют ею, но думы, хотя и весьма важные и значительные, но отрадные. А что отраднее в ее возрасте и вместе важнее, чем думы о любви? Гордость, светящаяся в ее лице, весьма сдержанна, не переходит в мелкую и вульгарную горделивость. Эта гордость свидетельствует о том, что она любима и, конечно, беззаветно любима, до обожания, –