Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

речь, далеки от истины, насколько ложны сами их исходные установки, скажем лишь, что на самом деле истина, правда и красота совпадают в своем высшем выражении в добре – верховном идеале человечества, этическом по существу, и потому не могут быть автономны по отношению к нравственному самосознанию человечества и тем более противоречить ему. Стало быть, если красота представляется противоречащей добру, она уже не красота, и демоническая красота – сама нелепость. Но встанем на минутку на их точку зрения и допустим, что такая демоническая красота и на самом деле существует. Но ведь признавая существование такой демонической красоты, они должны будут признать, что наряду с ней существует и «ангельская красота» человека, в том числе и женщины, исполненного добродетели. В самом деле, где есть основание признавать существование злой красоты и отрицать существование красоты доброй? Но если возможна и такая красота, то она неизбежно выше первой, стало быть идеальнее, истиннее как красота. Где же тогда основание именовать первую – «демоническую» – красотой? Ведь всё, как известно, познается в сравнении, и если добрая красота – истинная красота, то злая – ложная красота, а на самом деле – безобразие. Даже сам Демон, как свидетельствует об этом поэт, прекрасно разбиравшийся и в нравственности (достаточно сослаться на процитированные нами слова из «Моцарта и Сальери») и в красоте, даже Демон не смог устоять перед нравственной красотой духа, которую Пушкин же называет «нежной красотой». А ведь демоническую «красоту» нежной, а тем более стыдливой, никак не назовешь. Воспроизводим замечательное стихотворение Пушкина (1827 г.)АнгелВ дверях эдема ангел нежныйГлавой поникшею сиял,А демон мрачный и мятежныйНад адской бездною летал.Дух отрицанья, дух сомненьяНа духа чистого взиралИ жар невольный умиленьяВпервые смутно познавал.«Прости, он рек, тебя я видел,И ты недаром мне сиял:Не всё я в небе ненавидел,Не всё я в мире презирал».(Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л., 1950. Т. 3. С. 16.)

Кто в состоянии отрицать, что здесь показано торжество истинной, нежной женской красоты над демонической, «мрачной» красотой, о которой толкуют некоторые писатели, стремящиеся сделать свой предмет (эстетику) автономным от этики? И кто, далее, может отрицать, что нежная женская красота здесь прямо связывается с нравственной, духовной красотой женщины и так же прямо связывается со стыдливостью? – «Главой поникшею сиял».

Какие прекрасные слова: невозможно из женской красоты изъять стыдливость, залог всех нравственных добродетелей, и чтобы она по-прежнему оставалась сияющей красотой, тогда как это духовное сияние придается ей именно стыдливостью! Двадцать композиторов написали музыку к этому пушкинскому шедевру. Среди них А. Г. Рубинштейн (для голоса с ф-п., 1879) и Ц. А. Кюи (для голоса с ф-п., 1900). Любопытно, что в наше, советское время – лишь два композитора – Н. К. Метнер (для голоса с ф-п., 1918–1919) и сравнительно недавно Б. Бриттен (для голоса с ф-п., в вокальном цикле «Эхо поэта» (на англ. яз., 1965) (см.: Пушкин в музыке: Справочник / Сост. Н. Г. Винокур, Р. А. Каган. М.: Сов. композитор, 1974. С. 17). Видимо сказалась общая антирелигиозная атмосфера, наступившая в нашей стране после победы Великого Октября.

Ранимость нравственного чувства женщины, вследствие особой тонкости этого чувства, и порождает женскую стыдливость в ее наиболее высоком, наиболее развившемся выражении. Ибо эта сторона женственности, быть может, в большей мере, нежели другие ее стороны, развивалась и совершенствовалась на протяжении человеческой истории, вместе с общественным и нравственным развитием всего человечества, ибо она, может быть, в большей мере, чем рассмотренные нами в предыдущих главах стороны женственности (изящество, нежность) связана с нравственным чувством и с нравственным сознанием человека: где нет стыда, нет и совести.

Связь стыда с совестью, с угрызениями совести неоспорима. Стыдливость – состояние души, как правило сопутствующее угрызениям совести. Тем не менее это не такое душевное состояние, которое можно было бы отнести к нравственным правилам. Как, вероятно, помнит читатель, воспитание себя в нравственных правилах создает благоприятную душевную атмосферу для образования себя же в духовных принципах истинной человечности (об этом говорилось в главе «Существо женственности»). Таким образом, под нравственными правилами мыслятся такие душевные состояния, которые составляют положительные условия нравственности, например, та же правдивость (в главе «Доброта» о нравственных правилах в их соотношении с женственностью будет сказано подробнее). Стыдливость же представляет отрицательное условие нравственности – ведь чувство стыда сопровождает неисполнение нравственного закона или же его прямое нарушение. Впрочем, это одно и то же, ибо неисполнение нравственного закона – форма (одна из форм) его нарушения. Веление совести – закон и подлежит неукоснительному исполнению. Принципы же истинной человечности, или же нравственный закон, есть не что иное, как безусловное повеление совести. Нравственные правила, далее, предписываются человеку, вступающему на путь добродетели, решившему образовать себя в духе нравственных принципов и жить в соответствии с ними, но каким образом можно предписать стыдливость? Так же как нельзя предписать человеку угрызений совести, если он их не испытывает на самом деле, так же нельзя предписать ему и стыд, если он этого чувства не испытывает сам. Наконец, нравственные правила, именно как правила (а не принципы) знают исключения, – в тех случаях, когда руководствование ими идет вразрез с нравственными принципами. Стыдливость же, по самому существу, по самой природе этого чувства, не может иметь исключений: ведь нельзя предписать человеку, что в таких-то обстоятельствах он обязывается к тому, чтобы не испытывать стыд, если он испытывает его на самом деле.

Следовательно, стыдливость, будучи душевным состоянием, отнюдь не безразличным в нравственном отношении, тем не менее нравственным правилом не является. Но может быть – она нравственный принцип? Это уже и вовсе, как говорится, ни с чем не сообразно. Ведь принцип, как мы уже отмечали, относится к духовной жизни человека, стыдливость же – явление душевное. Кроме того, принцип содержит в себе цель нравственности, как и нравственное правило – внутреннее средство для ее реализации, а какую цель содержит в себе стыдливость, рассматриваемая сама по себе (сама в себе)? «Будь стыдлив!» (допустим, что выставляется такой «принцип») – ради чего? Ради самой стыдливости? Стыдливость ради самоё себя – ради стыдливости же? Ведь принцип, в отличие от правила, не может иметь цель вне себя. И если бы был провозглашен «принцип» стыдливости, то в чем состояло бы его собственное содержание, в чем заключался бы его собственный нравственный смысл? Мы не говорим уже о том, что такой «принцип» был бы совершенно неисполним (– по предписанию, разумеется), как о том только что говорилось.

Чувство стыда дано человеку от природы – от его социальной природы, конечно. Даже в той