Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

сказывается во всей ее как бы расслабленной обнаженной фигуре, в смущенном выражении ее лица, в угадываемом колыхании ее невинной груди, которой касается нежно обхвативший ее за плечи Амур, в страстно напряженной позе девушки, в том, как она откинула назад свою прелестную головку, как бы защищаясь от нахлынувшего на нее впервые заставшего ее врасплох и радующего и пугающего ее в одно и то же время чувства. Можно ли сомневаться в том, что после такого божественного поцелуя девушка встанет со своего одинокого девичьего ложа внутренне созревшей для любви. А пробудить любовь – в этом и состояло назначение поцелуя. В этом же и божественная миссия Амура (илл. 46).

Веселый, шаловливый, коварный, а подчас и жестокий мальчик – так рисовался воображению древних этот единственный сын богини любви (Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. М.: Учпедгиз, 1955. С. 57). Как ребенку, да еще капризному, ему приводилось иногда и плакать, когда, например, он был ужален осой, и матери приходилось утешать его и гладить по головке. Он пронзал сердца людей извечною любовью, и образ его неизменно, начиная с Древней Эллады, поражал воображение художников и поэтов, запечатлевших тем самым немеркнущее значение любви в жизни человеческой. Мы уже видели, как Амур беспокоит спящих девушек, очень хорошо зная, что во время сна девушки менее всего защищены от «любовной напасти» (удивительное народное выражение, не правда ли?). А вот образ Амура, действующего в открытую, нисколько не стесняясь при этом, – ведь он выполняет божественную волю своей прекрасной матери Венеры. Мы воспроизведем здесь лишь два скульптурных образа этого чтимого всем человечеством божества. Первый из них «Эрот» (илл. 47) является римской копией I в. н. э. с оригинала греческого скульптора Лисиппа (третья четверть IV в. до н. э.). Другой под названием «Амур» (илл. 48) принадлежит резцу называвшегося уже нами в главе об изяществе французского ваятеля Фальконе (XVIII в.) . Следовательно, двадцать два века отделяют одну скульптуру от другой, и если они обе одинаково волнуют и сейчас, в третьей четверти XX в., то это ли не доказательство неистребимого обаяния любви? Кстати, обе замечательные скульптуры хранятся у нас – в Ленинградском Эрмитаже. Если на второй скульптуре Амур еще только лукаво своим пальчиком грозится, как бы говоря: «Погоди, ты у меня еще попадешься, ты у меня еще влюбишься, вот увидишь!», то в первой он показан в момент, когда приводит свою угрозу в исполнение: вот он изогнулся, прицеливается, и можно не сомневаться в том, что его золотая стрела попадет-таки в цель – безразлично будет ли это «он» или «она». При этом сколько недетской серьезности и мудрости в данный ответственный момент заключено в его сосредоточенном взгляде: ему как бы дано «свыше», чисто интуитивно, знать, что его труд, который он принимает за игру, очень нужен, что он одновременно и приносит счастье, и способствует продолжению человеческого рода.

В этой связи нельзя пройти мимо замечательной мраморной группы Пьетро Тенерани «Венера и Амур» (тоже – Эрмитаж). И богиня любви и ее сын делают, конечно, общее дело, значительность которого не может быть преувеличена, друг друга понимают с одного взгляда, друг друга нежно любят – материнскою и сыновнею любовью. Сейчас богиня возлежит перед нами задумчивая и прекрасная в своей наготе. Амур же одновременно и любуется на ее божественную красоту и старается угадать ее мысли – ведь его стрелы, по повелению богини, несут людям, и не только людям, но и богам, не одни лишь радости и счастье, но нередко и муки любви и даже гибель от нее (илл. 49). Недаром сам Зевс, отлично зная, сколько горя и слез принесет с собой в мир сын «Златой Афродиты», выразил пожелание, чтобы его умертвили еще при рождении и, вероятно, добился бы этого, если бы мать не поспешила надежно скрыть свое дитя – в лесных дебрях, где его вскормили своим молоком две свирепые львицы (см.: Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. М.: Учпедгиз, 1955. С. 57–58). Только раз причинил горе своей матери Амур, – когда сам влюбился в земную девушку Психею, красоте которой позавидовала сама богиня красоты. Нелишне, пожалуй, напомнить, что греческая мифология была воспринята римлянами: Зевс получил имя Юпитера, Афродита – Венеры, Эрот – Амура.

О любви написано очень много. Можно думать, что ни о чем другом так много не написано, как о любви. И тем не менее, по уверению великого английского драматурга, «нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте» (Шекспир У. Полн. собр. соч.: В 8 т. / Пер. Т. Щепкиной-Куперник. М.: Искусство, 1958. Т. 3. С. 130). Слов нет, повесть эта и в самом деле весьма и весьма печальна. При мысли о ней кровоточит душа. Но ведь не менее печальна и повесть о любви Паоло и Франчески, о которой повествует великий итальянский поэт за четыре столетия ранее английского собрата. Спустившись во второй круг ада, в котором томятся сладострастные, непрерывно влекомые по кругу и мучимые ужасным вихрем, Данте находит в нем Франческу из Римини (Франческу да Римини), которая и рассказывает ему о своей несчастной любви, приведшей ее в ад:

«Я родилась над теми берегами,Где волны, как усталого гонца,Встречают По с попутными реками.Любовь сжигает нежные сердца,И он пленился телом несравнимым,Погубленным так страшно в час конца.Любовь, любить велящая любимым,Меня к нему так властно привлекла,Что он со мной пребыл неразлучимым.Любовь вдвоем на гибель нас вела; <…><…>Но если знать до первого зернаЗлосчастную любовь ты полон жажды,Слова и слезы расточу сполна.В досужий час читали мы однаждыО Ланчелоте сладостный рассказ;Одни мы были, был беспечен каждый.Над книгой взоры встретились не раз,И мы бледнели с тайным содроганьем;Но дальше повесть победила нас.Чуть мы прочли о том, как он лобзаньемПрильнул к улыбке дорогого рта,Тот, с кем навек я скована терзаньем,Поцеловал, дрожа, мои уста.И книга стала нашим Галеотом!Никто из нас не дочитал листа».

Рассказ Франчески да Римини произвел на поэта потрясающее впечатление, как о том свидетельствует он сам:

Дух говорил, томимый страшным гнетом,Другой рыдал, и мука их сердецМое чело покрыла смертным потом;И я упал, как падает мертвец.(Данте. Божественная комедия:Ад / Пер. М. Лозинского. М.: ГИХЛ, 1940. С. 62–63.)

В приведенных строчках мы, кстати, видим явный намек на то, что женщина отвечает на любовь: «Любовь сжигает нежные сердца. И он пленился телом несравнимым». Он первый влюбился в нее, она же зажглась ответным к нему чувством: «Любовь, любить велящая любимым, / Меня к нему так властно привлекла, / Что он со мной пребыл неразлучимым».