Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

перед уходом в небытие. Автомобиль ждал его у парадного входа в гостиницу. В тот же день он вернулся в Хайфу.

Его драматическая речь была опубликована всеми газетами, и не оставила ишув равнодушным. Он получил десятки писем поддержки и пожеланий здоровья. Резкие и откровенные слова, его серьёзный анализ и смелые выводы вызвали бурю в обществе и разожгли разногласия между группировками. Они вышли за пределы страны и заняли еврейскую и сионистскую прессу во всём мире. Но Рутенберг уже не реагировал и не отвечал на критику. С этого времени и до дня его смерти он устранился с глаз общества и голос его не будет слышен. Его болезнь сокрушит его.

Болезнь сблизила его с братом. Авраам приезжал к нему по субботам. Он докладывал Пинхасу о положении в компании, они вместе обедали и обсуждали новости.

— Абрам, я чувствую у себя во рту какой-то нарост. Он мешает мне говорить. Я боюсь, что это опухоль.

— Врачи говорят, что она доброкачественная, — неуверенно произнёс Авраам.

— А если нет? Почему тогда у меня нет сил? Давай начистоту. Какой смысл страдать и терпеть боль, вынуждать людей ухаживать за мной. Если вы скрываете правду, что болезнь неизлечима, не лучше ли положить конец своей жизни?

— Перестань, Пинхас. С тобой всё будет хорошо. Ты, конечно, болен. Но болезнь поддаётся лечению. Так утверждает Герцфельд. Я вчера ему звонил.

— Он прописал мне микстуру для горла. Я полощу его два раза в день. Он говорит, что эта чертовщина расположена так далеко, что удалить её почти невозможно. Только лечить.

— Вот видишь, тебе говорят правду, — сказал Авраам и улыбнулся. — Нужно верить в выздоровление и бороться.

Он долго лежал в своём доме, одинокий и оторванный от мира. Авраам постарался отдалить от него посетителей. Однажды он попросил Герцфельда ответить ему честно, какой у него диагноз. Тот вздохнул, посмотрел Рутенбергу в глаза и сказал, что это рак. Брат узнал об этом разговоре от Герцфельда, который позвонил ему в компанию. Когда Авраам приехал к брату, Пинхас был очень озабочен.

— Герцфельд мне сообщил, что у тебя злокачественная опухоль.

— Не верю, что ты не знал, Абрам.

— Прости меня, но у медицины есть свои тайны. Сегодня больным об этом не говорят, чтобы не подвергать организм стрессу. Да и настроение его не портить. Я представляю, как тебе сейчас тяжело. Но ведь все люди, в конце концов, умирают. Главное, не страдать от боли. Но у тебя, Пинхас, прекрасные врачи.

— Ты прав, братишка. Я вот подумал, что пришло время позвать нотариуса и написать завещание.

— Это разумно. Я знаю одного такого.

— Попроси его прийти, Абрам.

— А что ты решил написать?

— Чтобы меня похоронили в Иерусалиме на Масличной горе. Я хочу запретить называть моим именем улицы, деревни, посёлки и предприятия. Дом этот я подарю молодёжной организации. Я попрошу создать фонд Пинхаса Рутенберга и внести в него мои деньги. Часть их использовать на строительство университета.

— А твоим детям ты ничего не оставишь? — спросил Авраам.

— До войны у меня была с ними связь. Толя с женой Молли живут в Ковентри. Они приезжали в Лондон встретиться со мной. Женя в Советском Союзе. Занимался всегда биологией. Валюша сейчас в Европе. Я за неё очень волнуюсь. Не могу же я дать деньги только Толе. Пока не знаю, как поступить.

— Можешь передать им через меня, Пинхас. Война рано или поздно кончится. Я их найду. Проблема только с Женей. Он вряд ли сумеет преодолеть железный занавес.

— Возможно, так и сделаем, Абрам. Хватит об этом. Устал очень. Говорить тоже трудно.

— Тебе нужно полежать, Пинхас.

Авраам помог ему лечь в постель и вскоре ушёл, оставив его на попечении Иды.

Когда были передышки в развитии опухоли в горле, и происходило какое-то улучшение в его состоянии, он торопился сообщить об этом в Лондон и развеять надежду о возвращении Пинхаса на работу.

К середине июля 1941 года состояние Рутенберга ухудшилось. Наблюдавший его в Хайфе врач Герцфельд настоял на перевозке его в квартиру в Иерусалиме. Теперь его лечили врачи из иерусалимской больницы «Хадаса». Он уже затруднялся сходить с кровати, и каждое движение вызывало у него сильные боли. В ноябре началось сильное ухудшение. Берлу Кацнельсону передали, что он погрузился в беспамятство и, по-видимому, у него остаются считанные часы. Через месяц после этого опять началось облегчение в его состоянии. Берл даже поговорил с ним по телефону, и Рутенберг был рад услышать от него подробности о деятельности Гистадрута. Это была последняя беседа между двумя людьми, которые, несмотря на серьёзные разногласия, сохраняли друг к другу глубокую любовь. Первого января 1942 Рутенберг, предчувствуя кончину, направил Берлу свою машину и водителя, чтобы проститься с ним. Когда Кацнельсон приехал, он был погружён в глубокое усыпление. В субботу третьего января на рассвете Рутенберг скончался. Из-за сильной снежной бури Моше Черток посоветовал Берлу приехать в Иерусалим на следующий день, в воскресенье, на похороны. На проводы Рутенберга в последний путь Берлу из-за снежных заносов прибыть так и не удалось. На Масличную гору, где по его завещанию он просил его похоронить, пришли сотни людей. Суровая погода затрудняла движение и не дала возможность многим добраться до кладбища. По его же просьбе, на церемонии прощания не слышались надгробные слова и на могилу не были возложены цветы. Лишь сыновья его брата, Александр и Давид, прочитали кадиш над его открытой могилой.

Первого января 1920 года в Иерусалиме тоже бушевала снежная буря. Помощь потерпевшим от заносов и холодов стала первым делом Рутенберга. Так замкнулся второй круг его жизни.