Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

хорошего я не жду.

— Я уверен, ты поправишься и вернёшься, — сказал Ицхак. — Нам очень не хватает тебя. Ты должен продолжать править, как президент. Пусть только в представительской роли. Ишув находится в трудном положении. Народ верит, что если ты стоишь во главе ишува, то он сможет выйти из кризиса.

— Хотелось бы и мне верить, что я выздоровлю. Но ничто не внушает мне оптимизма. В нынешнем моём состоянии я не могу справиться даже с самим собой.

Он бросил взгляд на прибывших из Иерусалима друзей. Они всё поняли, потому и отводили от него глаза. Да он и сам чувствовал, как сильно он изменился.

— Я очень благодарен, что вы меня навестили. Но не нужно убеждать меня вернуться.

— В последнее время в печати много призывов к президенту. Хотят, чтобы ты продолжил свою деятельность, верят в тебя. Многие утверждают, что раскол ишува может привести к его разрушению и гибели.

— Я это знаю. У меня в папках десятки писем от простых людей. Тем трудней мне было трезво оценить своё положение и принять решение. Несколько дней назад я нашёл в себе силы и написал письмо о своём увольнении.

В это время на балкон вышла хозяйка с подносом в руках и поставила его на столик.

— Пожалуйста, господа, пейте чай и угощайтесь, — сказала она.

— Спасибо, Ида, — произнёс Рутенберг. — Будь добра, принеси мне конверт с письмом. Он лежит на столе в кабинете. Я тебе его показывал.

Ида кивнула и через минуту вернулась с конвертом в руке.

— Вот, Ицхак, моё заявление, — сказал он, протягивая ему письмо. — Не нужно его сейчас открывать. Просто посидим и поговорим.

Вскоре Пинхасу стало трудно говорить, и его тело сковала усталость. Гости поняли, что пора уходить. Бен-Цви задержался на балконе, чтобы проститься с другом. Он ничего ему не сказал. Только обнял и крепко пожал ему руку.

Через несколько дней Бен-Цви зачитал членам руководства Национального комитета письмо Рутенберга. В тот же день оно было опубликовано в газетах страны. А на следующий день газеты поместили и ответ Национального комитета на его увольнение. Руководство выразило большое сожаление, что состояние здоровья не позволило Рутенбергу продолжить работу, и большую признательность за его деятельность.

В те дни он получил письмо от главного раввина Ицхака Леви Герцога, пожелавшего ему полного выздоровления. Короткое письмо пришло и от Верховного комиссара. Гарольд МакМайкл написал, что сожалеет о его увольнении, но понимает его мотивы. Он обязан доложить об этом в Лондон.

Война, разразившаяся в Европе, ударила по деятельности электрической компании. Особенно по нормальной связи между офисами компании в Лондоне и предприятиями в Эрец-Исраэль. Стали невозможными заседания совета директоров и прекратились частые поездки Рутенберга в Британию. Когда он заболел, в Лондон стал ездить его брат. Офисы компании в центре Лондона были повреждены бомбёжкой, и лорд Сэмюэл переехал в Оксфорд. Неосведомлённый в деталях его болезни, Сэмюэл посылал ему из Оксфорда беспокойные письма. Он писал о судьбе компании, выражал опасение из-за падения её прибылей и умолял Рутенберга позаботиться о своём здоровье и немедленно отказаться от чрезмерного курения.

Финал великой жизни

Не мог Рутенберг уйти из общественной жизни, не высказав ишуву и миру своё слово и кредо. В дни вынужденного исчезновения он планировал последнюю драматическую акцию. И 7 ноября 1940 года он созвал многочисленную пресс-конференцию в гостинице «Царь Давид» в Иерусалиме. Когда он шаткой походкой вошёл в фойе, его окружила толпа журналистов и фотокорреспондентов. Вспышки фотоколб и щелчки камер заполнили помещение. Его на мгновение ослепило, и он остановился, чтобы не упасть. Находившийся недалеко от него Кацнельсон сразу оценил ситуацию и взял Рутенберга за руку.

— Спасибо, друг, — тихо произнёс Пинхас.

Берл услышал его и, кивнув головой, слегка подтолкнул вперёд. Рутенберг миновал украшенный в стиле викторианской эпохи вестибюль, вошёл в зал и опустился в стоящее перед рядами стульев кресло. Люди усаживались, с любопытством смотря на него. Они не понимали, что хочет сказать им этот больной человек, более двух месяцев назад оставивший свой пост. Ему предоставили слово, и он с трудом поднялся с кресла, держа в руках несколько листов бумаги.

— Дамы и господа, товарищи! — произнёс он, усилием выговаривая слова. — Я назвал мою сегодняшнюю речь «Ишуву». В ней я хочу подвести итог своему одиннадцатимесячному президентству в Национальном комитете.

В зале повисла тишина. Он почувствовал на себе пронзительные взоры людей и начал говорить. Он сказал о единстве, которое одно спасёт и сохранит ишув, о партийности, которая разрывает его на части. Он заявил, что необходимо создать режим, который откажется от формальных правил демократии и партийного регистра. Он заговорил о Гистадруте и о его достижениях, о том, что помог ему в начале пути, когда был подрядчиком правительства при прокладке дороги Тверия — Цемах. Но сейчас Гистадрут обладает значительной властью и попирает права других евреев страны. Еврейское агентство Сохнут — это «высшее учреждение мирового иудейства», сердце которого в Эрец-Исраэль. Но ишуву нужно, чтобы его Национальный комитет, стал единственным и полномочным инструментом и не существовал как фиктивное учреждение, привязанное к Еврейскому агентству. Вместо деятелей и представителей партий следует назначить энергичных и способных людей и вручить им все полномочия. Национальный комитет сосредоточит в своих руках деньги для помощи и распределит их. Он позаботится о распределении работы и финансировании хозяйства и промышленности для оздоровления экономики ишува.

Он закончил выступление и устало опустился в кресло. В зале раздались аплодисменты и возгласы возмущения. Но ему уже было безразлично. Его общественная жизнь подошла к концу. Он сказал всё, что хотел сказать, со всей волнующей мощью. Потому что любил эту страну и желал ей помочь