Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

подпевает, пока ещё одно облако дыма с туалетным ароматом заполняет вагон, и выглядит вполне довольным. Великолепно.

Когда мы наконец паркуемся перед «Айскейтом» и выходим, я ощущаю острую нехватку кислорода. Очевидно, ледяной, без мерзких примесей воздух наполняет мои лёгкие, но в то же время в них как будто ничего не поступает.

Моё дыхание учащается, становится более беспокойным. Стоя на парковке и глядя на большое здание ледового дворца, одну руку я сжимаю в кулак, а в другой стискиваю стакан с кофе.

За стеклянной дверью горит свет. Мы заходим внутрь. И хотя делала это миллион раз, сейчас меня не отпускает ощущение, будто я совершаю преступление. Как будто граблю банк. При этом всё выглядит, как всегда. Серый линолеумный пол. Картины на стенах. Кубки в витринах. Постоянное жужжание потолочных светильников. Нигде нет огромных сейфов, которые я собиралась взломать. Хотя сейчас я готова совершить нечто подобное, учитывая лежащие в моём шкафу вещи. Они стали самой большой ошибкой в моей жизни под названием «Шопинг в „Праде“» – покупки на деньги, которых у меня нет, без совести, которой теперь у меня хоть отбавляй.

Как только я следую за отцом в коридор, открывается женская раздевалка, и выходит Пейсли. На подруге короткое сиреневое платье, которое я подарила, когда мы только познакомились. Наши взгляды встречаются, и почти сразу же её скулы и нос заливаются краской. По форме пятно напоминает бабочку. Отец приветствует её коротким кивком, а затем протискивается мимо и поднимается по лестнице в фойе. Дверь раздевалки снова захлопывается. Звук разносится по высоким стенам и затихает.

– Привет, – говорю я, закусывая нижнюю губу и вцепляясь пальцами в ремень спортивной сумки.

– Привет, – отвечает Пейсли. Я замечаю, как её грудь быстро поднимается и опускается, а краснота с лица распространяется теперь и на оттопыренные ушки.

– Ты рано.

– Ты тоже. – Она мнётся. – Не ожидала вообще тебя здесь увидеть.

– Да, я тоже удивлена, – бормочу я, а когда подруга хмурится, тяжело вздыхаю. – Послушай, Пейс, мне очень жаль. То, что произошло вчера… я вела себя просто ужасно. И то, что я тебе наговорила, ну, что ты скучная и всё такое, мне безумно жаль. Ты правильно поступала, когда пыталась меня остановить.

Пейсли сглатывает.

– Ты меня обидела. – Она медлит, явно взвешивая, стоит ли произносить следующие слова. Восприняв моё молчание как одобрение, подруга добавляет: – Я перестала узнавать тебя, Гвен.

Я медленно приближаюсь, пока не оказываюсь перед ней, прислонившись плечом к стене.

– Это и была не я. Не вполне.

– Как это понимать?

Кончиком пальца я царапаю крышку стакана, представляя себе узор, который обвожу. Сначала круг, потом треугольник.

– Это трудно описать. И я не могу говорить об этом. В этом я абсолютный ноль.

– Ох, Гвен.

Её голос тихий, но в безлюдном коридоре он звучит почти оглушительно.

Похоже, Пейсли показалось то же самое, поскольку она быстро оглядывается через плечо, после чего снова поворачивается ко мне.

– Это из-за твоего отца? Или из-за всей этой истории с «Айскейтом»? У тебя страх перед будущим, ты боишься чего-то не успеть в жизни и у тебя приступы мании величия?

Я пожимаю плечами.

– Наверное. – Врать так легко. – В любом случае, мне очень жаль. Я не хочу ссориться. Пожалуйста, мы же можем дружить, как прежде? Без тебя я чувствую себя ещё более одинокой, чем Бинг Кросби в своём домике.

– Конечно, можем! – Пейсли протягивает руки и прижимает меня к себе. Её мягкие волосы касаются моей щеки, прежде чем она отпускает меня из объятий и с облегчением выдыхает. – Последние четырнадцать часов были настоящим кошмаром. – Пейсли наклоняется, чтобы надеть коньки, я делаю то же самое, и она продолжает: – Я не успела рассказать тебе, что Эрин подал заявку на участие в «Большом брате» с видео, на котором он играет «Макбета». На пальцах ног. Большие пальцы изображают леди Макбет и призрак Банко, который, как говорят, олицетворяет вину Макбета. Я посмотрела это видео, Гвен, и, по-моему, это жутко.

Хрюкнув от смеха, я затягиваю шнурки на ботинке и выпрямляюсь.

– Он хоть ногти постриг?

Пейсли бросает на меня скептический взгляд.

– Под жёлтым ногтем пальца, который изображал Банко, осталась грязь, ведь ему показалось, что так и должно быть.

– Почему?

– Из-за вины Макбета.

– Вот как. А что со вторым?

– Эрин покрасил его в красный цвет, символизирующий кровь на руках леди. Как люди из «Большого брата» должны догадаться об этом? Скорее они подумают, что Эрин придурок. Но он не хотел мне верить, и теперь видео попало в руки канала «Cartoon Network».

Я погружена в свои мысли и едва успеваю за подругой. Осознание факта, что я здесь, выбивает меня из колеи. Я чувствую себя другим человеком. Не Гвен, фигуристкой-одиночницей, которая знает, что к чему. Скорее я чувствую себя на вечеринке незваным гостем, который просто не желает уходить.

Блуждаю взглядом трибуне с рядами красных сидений, по искрящемуся катку. Его поверхность недавно обработали, и теперь она готова к великим моментам. В каждой борозде, оставшейся от лезвий коньков, воспоминания. Словно выплеснутые на картине эмоции. Словно произведение искусства, которое показывает нас во всей полноте: каждое чувство, каждую мысль, как хорошую, так и плохую. Возможно, именно поэтому у меня такая сильная связь со льдом – так я могу кричать, не крича, могу плакать, не плача. Лёд не даёт мне никаких советов. Не критикует. Просто внимательно выслушивает, даруя безграничное уважение и всепоглощающее принятие, пока во время самых высоких прыжков не затихнет ярость, а во время пируэта не высохнет последняя слеза. Затем изображение исчезает, чтобы освободить место для следующей истории. И так день за днём, неделя за неделей. Лёд снисходителен. Он не осуждает. Он просто выслушивает.

Однако сейчас я чувствую, что больше не соответствую такому другу. Кажется, пространство катка больше не предназначено для моих эмоций, и когда я выхожу на него, становлюсь бессовестным оккупантом, который оскверняет его сверкающую чистоту.

На моих губах играет печальная улыбка. На сердце тяжким грузом осела тоска. И чем дольше я смотрю на нетронутую поверхность катка, тем сильнее оно сжимается.

Я хватаю Пейсли за локоть и указываю на ведущую в фойе лестницу.

– Может, позавтракаем?

– Да, пожалуйста, я просто умираю с голоду. За покупками ходил Нокс, и теперь дома только хлопья и печенье «Поп-тартс». Никогда не пускай голодного парня одного в супермаркет. Если слышишь, как урчит его желудок, клянусь, нужно прервать миссию. Незамедлительно, – рассказывает она, пока мы поднимаемся по лестнице.

– Что не так с «Поп-тартс»? – смеюсь я.

– Оно сладкое и липкое.