Касьянов год - Николай Свечин

— Да… Уж из головы вылетело. Вы что, знаете этого человека?

— Никогда такой клички не слышал.

— И как мы его искать будем? Через вашу агентуру?

Красовский усмехнулся:

— Вам не сказали, что означает слово «гицель»? Так в Киеве называют ловцов бродячих собак.

Питерец лишь развел руками.

— Поэтому мы с вами сейчас поедем к даче Кинь-Грусть.

— Веселиться будем?

— Нет. Это за Приоркой, местность отдаленная и непрестижная. Там поля орошения и канализационные луга. Бывали в таких?

Поля орошения заведены в России всего в трех городах: Москве, Одессе и Киеве. Хотя в Европе они используются широко и постоянно, еще со времен Древнего Рима. Ассенизаторы вывозят нечистоты на поля и разливают их там равномерно, два-три раза за летний сезон. А осенью запахивают, чтобы весной засеять овощами или злаками. Главное — не употреблять их потом в сыром виде.

— Запашок вокруг них с ног валит, — продолжил Красовский, — но мы в сами поля не пойдем. Повозле есть усадьба Блювштейна. Это городской подрядчик, бродячих собак с улиц убирает. Или, как это зовется в Киеве, антрепренер. Четыре тысячи псов, между прочим, истребляет в год, живодер. Салотопка там у него своя, а шкуры продает… И люди по найму, те именно гицели, которые нам и нужны. Приедем и спросим у господина Блювштейна про Яшку.

— А он на месте будет? — усомнился Алексей Николаевич. — Вечереет.

— Как раз время выручку считать. Поехали?

Плоский полицейский участок самый большой в городе — чуть не половина территории. По бесконечной Кирилловской улице пролетка направилась прочь от киевских гор. Миновали богоугодные заведения. Переехали через ручей Сырец, на котором лагерем стоят в летнее время войска. Куреневка поразила однообразием строения, преимущественно деревянного. Открылась другая улица, еще длиннее — Вышегородская.

— Николай Александрович, а почему Кинь-Грусть? — поинтересовался Лыков.

— Есть предание. В Киев прибыли Екатерина с Потемкиным, а их встретили недостаточно важно. Ну и государыня удалилась в эту загородную местность, повеселиться. Неделю весь царский поезд жил в шатрах, пили-ели, пускали шутихи. Потемкину уж надоело, а государыне еще нет. И вот вытащила она его утром гулять, а тот злой с похмелья… Екатерина и говорит: «Григорий, кинь грусть!».

Сыщики посмеялись, затем питерец спросил уже серьезно:

— Что если Блювштейн не захочет нам помочь?

— Захочет, — уверенно ответил киевлянин. — Договор с управой подписан на шесть лет, он истекает осенью. А на антрепренера много жалоб. Его гицели давно уже ловят не бродячих собак, а домашних, причем дорогих пород. И потом ждут.

— Что явятся хозяева их выкупить?

— Да. И наживают на этом барыши. Знаете, есть такие чудаки, что за своего кобеля никаких денег не пожалеют. А он как унюхает сучку во время расходки, так срывается и бежит. И попадает в Кушелевский переулок, куда мы теперь направляемся.

— Думаете, Блювштейн накануне продления контракта не решится спорить с полицией?

— Уверен. Все расскажет.

Они ехали и ехали. Вдруг Лыков заметил:

— Вон та повозка тянется за нами с Кирилловской площади.

Околоточный не стал оборачиваться, а приказал извозчику:

— Встань и поправь упряжь. Так, не спеша.

Возница повиновался. Седоки сидели и ждали, пока колымажка поравняется с ними. Это оказалась фура с невысокими бортами, выкрашенными масляной краской. Такой же краской была пропитана и парусина фургона. На козлах сидел курчавый мужик, похожий на цыгана. Он мрачно покосился на сыщиков и проехал мимо.

— Развозчик мяса, — пояснил Красовский. — Им полагается доставлять его с боен в лавки вот в таких крашеных повозках.

— Что он тут делает вечером? — усомнился надворный советник.

— И здесь люди живут.

— Поглядим, куда он дальше.

Мясоторговец проехал еще саженей сто и свернул направо.

— Действительно странно, — пробормотал надзиратель. — В тех краях только ассенизационные станции. Жилья нет.

— Станции?

— Ну, большие ямы, куда золотари сливают говно. Потом оттуда его разливают по полям орошения.

— Золотари съезжаются туда ночью, — стал рассуждать Лыков. — Им тоже хочется есть. Это мы по ночам спим, а у них самая работа. Ну, наверное, там костер жгут и мясо жарят… Невзирая на ароматы.

— Может быть. Правда, людей там по ночам мало.

— Почему мало? — удивился питерец. — Разве у вас днем дерьмо вывозят? Это было бы забавно…

— Дерьмо у нас, Алексей Николаевич, преимущественно поступает по трубам. Кроме обычной домовой канализации, в Киеве имеется еще центральная, шоновская. Слышали о ней?

— Шоновская? Ни в Питере, ни в Москве такой нет.

— А у нас есть. Гидропневматическая система английского инженера Шона. Фекальные массы собираются в главный бассейн, а оттуда по кирпичным и чугунным трубам их перегоняют в поля ассенизации. Трубы тянутся через Подол и Куреневку на многие версты. А толкает дерьмо сжатый воздух.

— Ну и ну, Киев и здесь впереди всех! Стало быть, большая часть отходов поступает в поля из трубы? А золотари добирают с городских окраин, где канализация отсутствует?

— Именно. Поэтому по ночам они, конечно, ездят и воняют. Но не как в Москве.

— Однако рожа у возницы нехорошая, — завершил питерец.

Рассуждать дальше про дерьмо было некогда — они прибыли на живодерню.

Кушелевский переулок соединяет Старо-Заварскую улицу с Ново-Заварской. Место отдаленное и глухое. «Завод» Блювштейна представлял собой длинный деревянный сарай. В одном конце его находилась контора, все остальное пространство было забито клетками. Собачий вой не смолкал ни на секунду. В ряд стояли повозки с зарешеченными будками, куда гицели помещали свою добычу. За сараем притулилась постройка поменьше, с печью. Из трубы валил дым, смрадные запахи мешали дышать.

— Салотопня, — пояснил Красовский. — Как они тут живут?

Навстречу сыщикам выскочил антрепренер:

— Николай Александрович! Какая радость. Или опять что-то случилось и вместо удовольствия говорить с вами я буду страдать?

— Добрый вечер, Наум Маркович. Вот сейчас и выясним.

— Ай-яй! Тут ошибка. Никаких догов и терьеров мне не привозили. Если не верите, обойдите все клетки.

Сыщик отвел хозяина в сторону, познакомил с Лыковым и сказал:

— Нас интересует некий Яшка Гицель. Он замешан в нехороших делах. Проще говоря, состоит наводчиком при шайке Безшкурного, главного бандита в Никольской слободе.

— Яшка? А не мои песики?

— Сегодня до песиков нам нет никакого дела. А вот парня отдайте. Это в ваших же интересах.

— Ай, зачем я буду его покрывать? Вовсе не для чего. Он мне не родня.

— Значит, есть у вас такой человек?

— Господин околоточный надзиратель, прошу зачесть, как я добровольно и со всей душой помогаю полиции…

— Обязательно запомню это, Наум Маркович. Так что с Яшкой? Он сейчас не в заводе?

— У меня работает двадцать гицелей, и среди них только один Яков. Фамилия его Бурвасер. И таки вы правы, он темный человек. Я не желаю знать, чем он занимается, но собак Бурвасер привозит меньше всех. А денег у него почему-то больше всех.

— Он связан с Никольской слободой?

— Рассказывал как-то. Это ведь там Петровский парк и ресторан «Венеция»?

— Там. А что именно рассказывал Бурвасер?

— Ай, он хвастун. Знаете, есть маленькие люди, которым хочется казаться значительными. Яков болтал, какой он там важный гость, все с ним здороваются, официанты обращаются по имени-отчеству…

— Понятно. Как нам его найти?

— В конторе у меня лежат письменные условия[33], в них есть домашний адрес. Соблаговолите подождать?

— Соблаговолим.

— Может быть, пока чаю? Или горилки?

— Запах у вас здесь, Наум Маркович, такой, что не располагает. Ни к чаю, ни к горилке. Давайте адрес, и мы уедем.

Блювштейн ушел и через минуту вернулся с листом бумаги. Там было написано: «Шулявка, Дачная улица, усадьба Гоаны Регоревской».

Сыщики ринулись в Шулявку. Обоих уже охватил азарт преследования. Темный человек, хвалился знакомствами в ресторане, принадлежавшем Созонту Безшкурному. Он, Яшка Гицель! Если парень сейчас подтвердит, что «иван» приказал не трогать оценщика, вся официальная версия летит псу под хвост. Асланов не обрадуется…

Пролетка спустилась в овраг, который прорыл Сырец. Когда она въехала на мост, Лыков краем глаза увидел какое-то движение в кустах. Он не раздумывал ни секунды: схватил Красовского за шею и сильно пригнул. Наклонился и сам, крикнув вознице:

— Гони!

Тут же раздался выстрел, и пуля просвистела у них над головами. Извозчик не растерялся и огрел лошадь сильным ударом. Пролетка рванула наверх и помчалась что есть мочи по шоссе.