Касьянов год - Николай Свечин

— Нашли убогого, — развязно заявил бандит. — Уж не знаете, как еще запутать человека. А вот хрен с репой! Созонта Безшкурного на хромой козе не объедешь. Сейчас у нас двадцатый век, любой малец подтвердит.

— Ага, на мальца ссылаешься. Давай проверим.

Алексей Николаевич кликнул дежурного и приказал принести два коробка спичек[27]. Новых, непочатых. Арестант сразу набычился:

— Это зачем?

— Скоро увидишь.

Коробки принесли. Лыков открыл их и вывалил содержимое на стол. Взял из кучи спичку и отложил в сторону.

— Вот, первая. Сколько в веке лет?

— Ну сто.

— Давай, отсчитай столько же.

Бандит послушно разложил на столе нужное количество, все более и более нервничая.

— Отсчитал?

— Так точно. Ровно сотня.

— Вот. Первый год нашего века так и называется: тысяча восемьсот первый. Давно дело было, еще в государях Павел Петрович ходил.

Безшкурный слушал напряженно, пытаясь ничего не упустить.

— Затем тысяча восемьсот второй, — продолжил Лыков, перекладывая спички справа налево. — Третий… четвертый… пятый…

Так он переложил их все. Последняя спичка стала тысяча девятисотым годом.

— Понял теперь? Называется по-новому, но век еще старый. Не новый. А если считать так, как ты, то получится в веке девяносто девять лет.

«Иван» думал несколько секунд, потом лихорадочно стал заново перекладывать спички. Вдруг он вскочил и сильно ударил себя кулаком по лбу.

— Ах, дуроплясина! Ах, подольское ракло! Поверил. Кому поверил?!

— Созонт, ты чего?

— Ну погоди у меня, змеиное сало… Ну соскоблю я с тебя филей…

— С кого? Кто тебя так обмишурил?

— Ах, ирод, чертово семя! И я хорош. Это ж курам на смех. Узнают — пальцем показывать станут. На меня! На меня, который уж пять лет как «иван»!

— Созонт! — прикрикнул сыщик. — Излагай.

— Да гуляли мы на Рождество, и Серега Пивень вспомнил эту примету. Что год-де будет тучным, потому как раз в сто лет ворам следует удача во всем. Лови не зевай! Я и поверил. Сижу вчера в царевой даче[28] и понять не могу: если год тучный, почему же я здесь? А вот почему…

— Чего от тебя Асланов хотел?

— Того же, что и вы. Сознаться требовал, что это мои ребята оценщика кончили.

— А разве не так?

— Нет! Вот чем хошь поклянусь!

— Знаю я ваши клятвы. Паспорт ведь у тебя нашелся.

— Не знаю, как свалился он на мою голову. Про человека того разговор был. Сказали мне ребята, что ездит он чуть не каждый вечер в Петровский парк. В мой, стало быть. Деньги играет. То густо, то пусто у него. И просили разрешения почистить гостю кишеню[29]. Но я запретил.

— Почему?

— Справку потому что навел. Прежде чем кого щипать, я сначала должен все разнюхать. А то неровен час, накличешь беду.

— И что узнал?

— Фамилия того оценщика — Афонасопуло. Так?

— Так.

— Вот. Отец его был полковник и личный ординарец генерал-губернатора Дрентельна. Который с лошади на параде упал и помер. Так?

— Верно.

— Оттого я и запретил. С такими благородиями шутки плохи. Полиция для них в лепешку расшибется, это не купца на грант взять или там другого богача.

— Кто может это подтвердить? Парнишка, что тебя охранял, может?

— Федос? Не, он не при делах, молодой пока. Караульщик, ети его в растуды! Проспал облаву.

— Тогда кто?

— А вот который справку наводил, он и подтвердит. Яшка Гицель зовут.

— Как его найти?

«Иван» пожал плечами:

— Каждый вечер он в «Венеции» сидит, распоряжениев ждет.

— А что он за человек?

— Яшка? Да жидок, возле моей персоны обретается. Сам-то я на правый берег не суюсь. А он вроде как на посылках: разнюхать что, сгоношить, достать. Наводчиком может, на цинке постоять, блатаков с Толкучего знает. Фикс с наховиркой в финаги умеет обернуть. Так он ветошный, но полезный человек[30]. Про оценщика Гицель узнавал согласно прямому моему приказу, мне же и докладывал. При ребятах. И как я их окоротил, слышал. Споймайте его, он подтвердит.

— Споймайте… Легко сказать. Сейчас в ресторации шаром покати, вся твоя банда разбежалась. Скажи, где их взять, мы у них и спросим. Будет тебе алиби.

— Амба мне будет за такие дела, а не алиби. Плесом бить[31] не приучен. Нашли чего «ивану» предлагать, ваше высокоблагородие…

Обида уголовного была даже смешна. Сыщик смирился:

— Черт с тобой. Сиди в каталажке, пока мы того Гицеля не отыщем.

— А переведите меня в тюремный замок, ваше высокоблагородие. Скучно здесь, поговорить не с кем.

— Это как местное начальство решит.

Сыщик вернул арестанта в камеру и поднялся в сыскное. Там его поджидал Желязовский.

— Ну, допросили атамана?

— Да, только что от него.

— Сознался?

— Что Афонасопуло убил? Нет, отрицает.

— Они все отрицают. Паспорт — веская улика, не отвертится. А когда мы в отобранных вещах разберемся, на долгосрочную каторгу хватит.

— Не уверен, — скептически сказал надворный советник. Но пристав объявил:

— Спиридон обещал, что будет каторга молодцу, значит, она будет.

Видимо, Асланов был для поляка высшим авторитетом.

— Где он, кстати? — поинтересовался Алексей Николаевич.

— Поехал опять в Никольскую слободу, бесстрашный человек. Караульщик молодой, Спиридон надавил на него, кулаки размял. Тот и раскис. Сдал притон, где шайка квартирует. Вот, жду его, может, еще добычи привезет… Давайте вместе ждать. Не желаете пока кофе или чаю? И вопрос у меня к вам есть, уж извините, шкурный. Не скажете, сколько в петербургской полиции сыскные получают? Мне для проекта нужно.

— Проекта новых штатов?

— Да. Мы хотим завести в отделении хоть трех-четырех полицейских чиновников…

За такими разговорами прошла четверть часа. Лыков собирался уже откланяться, когда появился Асланов. Он был, как всегда, энергичен и весел.

— Есть! — крикнул околоточный с порога.

— Много взял? — первым делом спросил Желязовский.

— На двух пролетках привез. До вечера разбирать будем. Так сходу не скажу, а завтра представлю реестр со своими соображениями: у кого что стырено. Сегодня мы без Алексея Николаича пожаловали, так собаки чуть не сожрали! Пришлось двух застрелить.

— Безшкурный сознается, когда вещи увидит?

— Куда ему деваться? Конфискат — главная улика. Парень, которого мы вчера сцапали, Федосом зовут, уже сознался. Мы в притоне еще одного схватили. Начну ему зубы пересчитывать — сразу запоет кочетом. А упрется, так у меня есть резиновая плеть… Каторга, каторга им всем! Как я и обещал.

— Ну иди, работай.

Лыков вышел вместе с околоточным и спросил его укоризненно:

— Что ж меня не дождались, Спиридон Федорович?

— Вы про допрос «ивана»? Начальство торопило. Полицмейстер в отпуск собирается, ему для доклада губернатору хорошие новости нужны. А так что ж… Лично я считаю убийство Афонасопуло раскрытым.

Лыков стоял и думал: говорить ему про Гицеля или нет? Но вместо этого спросил:

— Вы знаете Арешникова?

Что-то изменилось в лице надзирателя. Что это, любопытство? Нет, скорее настороженность.

— Арешникова? Якова Ильича?

— Да.

— Лично не знаком. А что вам от него нужно?

Надворный советник за рукав отвел татарина в сторону. Они присели на подоконник, и Лыков сказал доверительным голосом:

— Только между нами.

— Могила.

— Вы знаете, Спиридон Федорович, что мне поручено министром Витте собрать сведения о положении дел его зятя Меринга?

— Да, пристав рассказывал.

— Так вот, Меринг вчера уехал в столицу.

— Ага…

— Вот-вот. Ясно, что там он станет врать и изворачиваться. И гадить мне на голову.

— Само собой, — согласился Асланов.

— Мне нужны цифры и факты, которые докажут Витте мою правоту.

— Кажется, понимаю.

— Я принялся собирать такие факты. Меринг всем должен: банкам, подрядчикам, кирпичникам. Вот этот перечень долгов я и предъявлю министру. Надеюсь, солидный предприниматель не откажет мне в просьбе. Так вы могли бы рекомендовать меня этому человеку?

Асланов задумался. Или только сделал вид — надворному советнику все меньше нравилась его реакция.

— Мы, сыщики, никак с этими кругами не связаны… Нет, не сумею.

— Тогда хоть скажите, что знаете об Арешникове. Характер, манеры, чем мне его пронять, чтобы помог.

— Ну, кирпич у него лучший в городе. Обороты большие. Если кому и должен Меринг, то ему в первую очередь. А про характер сказать мне трудно. Арендатор Лаврского завода! Это же какое доверие человеку. Там кого попало не поставят. Такие вопросы решаются лично высокопреосвященнейшим Иоанникием, митрополитом Киевским и Галицким, священноархимандритом Лавры.