Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

смотрела надменная восточная красавица с точеным прямым носиком.

Ответа не находилось.

Катя начала строить самой себе рожицы, кривляться – и все качнулось в смешную сторону. Она успокоилась.

Зато Альберт успокоиться не мог. Ручка потекла от жары, джинсы были испорчены, но, что хуже, другая ручка не находилась.

Трехлетняя племянница прибежала на его отчаянные вопли и дала фломастер, с которым он несся обратно по каменистой дорожке.

У калитки было пусто. Книжка лежала на бетонной тумбе у забора – там, куда он сам положил ее три минуты назад. Или больше?

Наверное, он слишком долго был в доме, это неучтиво, неправильно – держать при этом девушку на улице, надо было ее пригласить.

Он вспомнил, что видел ее на улице и потом еще раз где-то в городе. Хорошенькая, но вроде как не совсем еще женщина.

Удивительно, где она взяла «Меркурий»? Книга только появилась в столичных магазинах, Альберт сам с трудом успел забрать несколько штук на подарки.

Как она могла купить ее здесь, в Израиле? Выходит, совсем недавно была в Москве? А ведь не похожа на русскую.

В таких размышлениях он провел остаток дня.

Наутро характер его мыслей изменился – девочка стала навязчивым видением, с той самой улицы, где даже сам воздух дрожал от жары.

Она шаркала кроссовками по мелкому гравию, стараясь найти крупные камешки и пнуть их ногой. И ее лицо, когда она подошла совсем близко. И где-то еще он ее видел. Да, там был другой свет. И проявились морщинки у глаз – никакая она не девочка, просто мелкая и одета как подросток. Где же это было… Вокруг стояли люди.

Он захотел ее увидеть снова, ему даже показалось, что он должен ее обязательно найти, но это было невозможно. Не отпечатки пальцев же снимать с книги. Книга…

Книга была странная, почему без первой страницы…

И только через два дня он все понял. Вспомнил, где ее видел и сразу понял, откуда эта книга.

В лифте же! Семен Борисович, старая лиса…

Семен Борисович признался сразу. Даже, кажется, обрадовался.

Ничуть не удивился, когда узнал, какая оригинальная судьба ждала эту книгу, передаренную дважды.

«Ай, девка, ай, молодец, своего не упустит», – все повторял он, и Альберту было почему-то приятно, что это «что-то» – он сам, что за ним охотилась эта красотка, словно сошедшая с восточной миниатюры.

Книгу, кстати, он оставил у себя – пришла в голову забавная мысль.

А Катя допоздна болтала с Соней по скайпу. Нужно было выйти за продуктами, но Соня так увлекательно рассказывала о новом фильме, дипломатично не упоминая ни словом о режиссере.

В десять закрылся супермаркет возле дома, и Катя решила прогуляться до круглосуточного, на Дизенгоф.

Вышла совсем в темноте, долго гремела ключами, запирая дверь, и только потом обернулась. На ступеньках сидел Альберт.

– Вы забыли свой автограф, девушка, – и протянул книгу.

Да, первой страницы нет, выдрана. А на второй вместе с автографом …

«Катя, я умудрился влюбиться в тебя, прошу, дай мне шанс».

В магазин она тогда так и не пошла.

Трудно вспомнить, что они ели в ту ночь, но не ради еды же он пришел.

Книгу возить с собой было тяжело, а вот ту самую страницу с автографом Катя забрала, когда они улетали в первую из стран его своеобразного турне – Германию.

Встречи с читателями у Альберта были распланированы на полгода вперед, а еще надо было успеть заехать в Москву – для развода.

В Москве, тем временем, вовсю кипела работа. Сценарий был закончен, шел набор съемочной группы, кастинг актеров. Соня во все активно вникала, училась, не отходила от Мити ни на шаг. Он таскал ее за собой на съемки сериала, который все никак не получалось доснять, усаживал на стульчик и командовал: «Сиди тихо, наблюдай, запоминай, записывай вопросы, потом в машине задашь, а пока ко мне не подходи».

Но получалось наоборот – он сам подбегал к ней через каждые полчаса. Иногда беспокоился, иногда хотел узнать ее мнение, но чаще ему просто нужно было увидеть ее спокойный и насмешливый взгляд, чтобы почувствовать себя уверенно.

Он давно уже понял, что болен, но к врачу все не шел, откладывал, понимал, что никому не сможет объяснить причину своей тревоги. Он и сам себе не мог ничего объяснить. И только Соня все видела, знала, утешала его своей внутренней несгибаемой уверенностью.

Съемочная группа с любопытством наблюдала за необычным поведением мэтра. Все знали, что он не терпит прикосновений, никогда сам не трогает руками другого человека, что-то вроде фобии. Даже на съемке не дотронется руками до актрисы, чтобы поправить прическу или лацкан пиджака – зовет гримера. И дистанцию держал чуть ли не метровую – не подходил ни к кому вплотную, если того не требовали обстоятельства.

Эти причуды в кино выглядели абсолютно нормально и допустимо для творческого человека. Тем удивительнее было наблюдать, как режиссер суетился вокруг своей новой женщины – а в том, что это была его женщина, сомнений не оставалось.

Митя подходил к ней каждую свободную минуту, накидывал на плечи свою куртку, если ему казалось, что Соня мерзнет, лично приносил чай, постоянно советовался, хотя, очевидно, в кино она профессионалом не была. Не отпускал ее до конца съемочного дня, ревниво прислушивался к телефонным разговорам, оглядывался, подходил, часто брал за руки или клал руку на плечо.

Вокруг удивленно переглядывались – репутация у Мити была безупречная, а авторитет – огромный. Никогда он не был замечен даже за самым невинным флиртом, было известно, что женат он на молодой девушке, шашней ни с какими актрисами не водил и всегда рвался домой при малейшей возможности. Репутацию эту он трепетно берег, но для Сони сделал исключение – пусть думают, что хотят. Без нее работать он уже не мог.

Сама же Соня решала в уме непростую задачу: как сказать Мите о Катином замужестве?

Большой свадьбы никто не планировал, но жених ее был известен всей стране, да что стране – миру. Ясно, что Митя все равно узнает, значит, надо ему сказать заранее.

Катя ей иногда звонила, сообщала новости. О Мите не спрашивала никогда, но Соня знала – это из гордости.

Проклятая гордость и гнала Катю замуж так скоро, за человека, которого она едва знала, и который ради нее пустил по ветру всю свою жизнь. Даже писать стал мало, больше мотался по Европе, встречаясь с читателями, раздавая автографы и сшибая деньги за лекции – от