Ее внутреннее эхо - Ольга Пряникова

человек был Митя. Вокруг всегда было полно красивых актрис, заинтересованных в близкой дружбе с режиссером, но он ни разу не воспользовался случаем.

Сейчас же происходило нечто непонятное – на руке так убедительно сверкало кольцо с камешком, и заявление решили подать в ближайшие дни, а не было его почти три месяца. И где он был – неизвестно.

Разоблачать его – последнее дело, самое последнее. Раз он пошел на такие уловки, чтобы скрыть отсутствие, значит, способен ловко врать, значит, придумает что-то еще более убедительное.

Раньше ей казалось, что Митя не способен обмануть. Теперь она сидела перед мужем и с ужасом отмечала, что не чувствует в его словах ни малейшей фальши.

Как долго все это могло продолжаться? А вдруг это было всегда, вдруг это совсем не ее Митя, а просто образ, который она себе придумала?

Обо всем этом было очень страшно думать. Проводить расследование она не умела.

Кого расспросить? Хорошо бы эту Соню, так ведь она не предаст его.

А может, это она и есть? Следить за ним?

А Митя, дурак, продолжал, активно жестикулируя, увлеченно рассказывать о своих приключениях в Ярославле.

Жена слушала невнимательно. Он решил, что устала после перелета, зря он переживал.

Кажется, тогда она впервые сослалась на головную боль и рано легла спать.

Так теперь продолжалось каждый вечер. Она избегала привычных вечерних чаепитий, ни о чем не спрашивала, не рассказывала о работе, не советовалась. А он, целиком поглощенный новым проектом, казалось, не замечал этого странного охлаждения между ними.

Как только она засыпала, Митя сразу хватал трубку и, закрыв глаза, прислушивался к поплывшим гудкам.

Соня отвечала довольно быстро, привыкла не выключать телефон даже ночью.

Однажды вечером он не дозвонился ей. Да, он помнил, что вчера они вместе работали почти до рассвета, может, Сонька просто устала. Или нет? Может, у нее есть какая-то личная жизнь?

«А вдруг вернулся из Израиля этот чертов Георгий?» – от такой мысли он даже похолодел.

Машинально стал листать страницы браузера в тщетной попытке найти что-то, что успокоит его и отвлечет, он еще не понимал – что конкретно. И вдруг – понял, когда увидел на мониторе знакомый сайт. Тот самый.

Сладко заныло сердце в привычном предвкушении – а вдруг Катя онлайн? Вдруг? Но и ее не было. Глупо было надеяться.

«К лучшему, к лучшему, все к лучшему. Хорошо, что так обернулось, – успокаивал он себя, пытаясь достать сигарету, – а Сонька найдется, нам завтра переделывать концовку, куда она денется».

Но и назавтра она не нашлась.

В сильном волнении он пытался вспомнить их последнюю встречу. Писали всю ночь, она, уже сонная, вышла его провожать вниз, к такси. Немного постояли, он выкурил две или три сигареты, разговор все не кончался, так часто бывает… Потом он сел в такси… Стоп, кажется, сначала они попрощались, но как? Он ее поцеловал, да… там стоял фонарь…

Вдруг все вспомнил и понял. И она, как почувствовала – сняла, наконец, трубку.

– Сонечка… Скажи, родная моя, я сделал что-нибудь не так?

Она помолчала. Это был их первый неловкий разговор. Ей проще было обматерить его, обозвать идиотом, тряпкой или бездарностью.

– Все нормально. Просто… Помнишь, вчера ты, уезжая, чуть не наткнулся на столб, когда мы прощались… Одним словом, так вышло, что ты случайно поцеловал меня в губы. Промахнулся. Ты помнишь?

Теперь замолчал он. Конечно, он все помнил, помнил и фонарный столб – даже дверь в машину из-за него удалось открыть не полностью, он с трудом потом протиснулся.

– Я это сделал не случайно, – произнес он очень внятно, шалея от собственной наглости. – Я не промахнулся, Сонь. Я этого хотел.

Глава 4

Альберт Казаков никогда не мог внятно определить свою национальность. Смесь кровей была такая пестрая, что бесполезно было кому-нибудь это объяснять.

«Это даже не полукровка, это черт знает что такое, – улыбался он своему отражению в зеркале, – но как же хорошо получилось».

Получилось неплохо, это правда. Довольно долго национальность Альберту была не нужна. В школе его считали грузином из-за грузинской фамилии и южному типу внешности, в институте он начал писать книги, а к концу пятого курса получил предложение о публикации и выбрал псевдоним.

Поменять имя даже для обложки ему казалось страшным, а фамилию он с радостью изменил на простую, русскую – Казаков.

С годами все отошло на второй план – дом, семья, первая профессия, осталась только литература. Не очень, как говорится, большая, но Достоевский уже умер, как часто повторял юный Альбертик после приема горячительных напитков.

Вообще, с возрастом он сильно изменился – превратился из легкомысленного «как бы грузинского» юноши в красивого спокойного «как бы русского» мужчину.

Изменился не только внешний облик, характер и профессия, но даже и настоящая его фамилия.

Когда умер старый отец, тоже не совсем грузин, Альберт с легкостью поменял паспорт, полностью вжившись теперь в свой известный всей стране псевдоним – Казаков.

Все в нем было новое, красивое, ловко подогнанное под бремя славы. Этот новый образ ничуть не мешал ему писать, скорее, помогал.

Главным его успехом была серия исторических детективных романов, объединенных общим героем-сыщиком полиции – таким же эффектным и холодным внутри, как и его создатель.

Нет, он не был злым, жестоким, ничего подобного. Милый добрый мужик, хороший семьянин, хороший любовник, известный писатель. Очень известный, пожалуй, самый. Он постоянно заседал в жюри литературных конкурсов, его книги переводились «на до хрена языков, не считать же мне их», – улыбался он друзьям. Но не просто считал, а пробивал каждый новый перевод. В любом подпитии Альберт Казаков держал в голове все эти цифры, в этом и была главная проблема.

Его агентом была новая жена – красивая молодая еврейка, полностью посвятившая свою жизнь служению великому мужу. Она вела все его дела, занималась хозяйством и дочками, а когда муж тяжело заболел, выходила его собственными руками, ни на минуту не теряя оптимизма. Словом, надежный друг и товарищ. Лечился он в Израиле, отлежал в больнице восемь долгих послеоперационных недель, во время которых супруга ни на шаг не отходила от него. Потом еще несколько месяцев приходил в себя в доме ее брата в Тель-Авиве, на самой окраине. Летать не рекомендовали, делать было нечего – объездил всю эту маленькую страну, вошел во вкус, приобрел много любимых задушевных мест.

Именно здесь, в этой стране ему не писалось. Зато хорошо думалось, чем он часами и занимался, остановившись посреди пустынной дороги.